Сестры зимнего леса

Кроме того, благодаря этой плите мы знаем, что уже в семнадцатом веке в Дубоссарах жили евреи. Матушка говорит, что начало нашему местечку положила любовь, вот почему они с отцом решили тут поселиться. Мне же представляется, что помимо любви было и горе. Смерть двух юных влюблённых зловещей тенью повисла над Дубоссарами со дня их основания. Здесь живёт смерть. Она поселилась в этих краях навечно.

2 Лайя

Вижу, как Либа
идёт на кладбище с тятей.
Не знаю, что они видят
в этих холодных плитах,
но задаюсь вопросом,
почему никогда он
меня не зовёт
с собой?

Однажды, когда мы с Либой
были ещё малышками,
мы забрели в талмуд-тору.
Либа увидела
в чёрных буквах некую тайну,
которую только ей
и дано разгадать. Я же
не понимала,
что она ищет
в тонких
чернильных чёрточках.
Лучше, по-моему, просто
смотреть в окно,
познавая
леса и облака.

Потом мы пошли домой,
и Либа смотрела на мальчиков,
идущих из хедера.
Я знаю, глядя на Довида
и Нахмана с Лазарем, Либа
тогда задалась вопросом,
чему же их учат там,
за высокими стенами школы,
куда женщинам
хода нет.

После бат-мицвы тятя
начал учить Либу Торе.
Затем пришёл мой черёд,
но я оказалась слишком
рассеянной и безразличной.
«Ханох ла-наар аль пи дарко[5], —
сказал тогда тятя. —
Наставляйте
дитя согласно его пути».
Сказав так, вздохнул
и открыл мне дверь.
«Гей, гезинте гейт,
иди, дочь моя,
я понял, что ты у меня другая».
Я всегда задавалась вопросом,
почему же
он в тот раз сдался без боя.

3 Либа

Отец широко шагает по хрусткому снежку, и я иду за ним, упиваясь окружающим безмолвием. Вот почему я люблю наши утренние прогулки. Во-первых, можно по душам поговорить с тятей, а во-вторых – подумать. «В тишине ты можешь услышать Бога», – говорит он. Однако никакого Бога я не слышу, лишь саму себя. Здесь я прячусь от городского шума-гама. Становлюсь собой.

– А как звучит голос Бога? – спрашиваю.

Рядом с отцом я чувствую, что мне полагается размышлять о серьёзных вещах, вроде молитв и веры.

– Иногда глас Божий называют бат-коль[6], – отвечает отец.

Мысленно перевожу с иврита и изумлённо спрашиваю:

– «Дочь голоса»? Это же бессмыслица.

Отец смеётся.

– Некоторые утверждают, что бат-коль – это эхо, другие – что это гул, раскатывающийся в воздухе от движения вселенной. Бат-коль вбирает в себя и человеческие голоса, и все прочие звуки мира, даже те, которые наши уши не в состоянии слышать. Это значит, что даже самый слабый голосок имеет вес, – усмехается тятя.

Я понимаю, что он намекает на меня, свою дочь, что это мой слабый голос имеет вес. Хотелось бы поверить. Далеко не все жители нашего местечка разделяют взгляды моего отца. Мало кто из женщин и девушек изучает Тору. А я в отличие от них учусь и задаю разные вопросы. Наши женские голоса по большей части ничего не значат. Но мне повезло, что у меня такой тятя.

И хотя я очень люблю его истории, смущает то, что голос дочери обязательно слаб. Временами хочется, чтобы мой голос был громок, хочется разразиться раскатистым рёвом, пусть даже желать этого и нескромно.

Да-а, чем старше я становлюсь, тем нескромнее мои желания.

Щёки жарко вспыхивают, когда мысли невольно начинают крутиться вокруг того, о чём и подумать-то стыдно. Например: каково это – взять за руку мужчину? Или: каково это, когда хочется кого-нибудь поцеловать? Или: каково это – обрести жениха, а потом остаться с ним наедине, в постели… Трясу головой, словно пытаясь избавиться от неблагопристойных мыслей.

Поделись я ими с родителями, те наверняка скажут, что мне пора замуж. А я не уверена, что готова к замужеству. И вообще, я хочу выйти замуж по любви, а не по расчёту. Мысль звучит святотатственно. Я знаю, что должна буду выйти за того, кого выберет отец. Так принято в нашем городке и в отцовской общине. Правда, тятя и матушка женились по любви, но далось им это ой как нелегко.