Сестры зимнего леса

Аарон на нас даже не смотрит, словно не замечает. Ну и слава Богу. И всё же его невнимание огорчает. Может быть, это из-за моей внешности? Или им не по нутру то, что моя матушка – не еврейка по крови?

Во дворе уже натянут балдахин-хупа, прямо под звёздным небом. Уголки белой ткани хлопают на ветру, точно крылья. На лице матушки – радость. Я тоже немного развеиваюсь. Такая славная ночь разгоняет сгустившуюся вдруг над нами тьму. Да, родители скоро уедут, но ведь не прямо сейчас, верно? Сегодня мы ещё можем побыть семьёй. Сара-Бейла семь раз обходит вокруг своего жениха. Ривка Кассин, её мать, и Гиттель Мельник, её будущая свекровь, держат свечи. Лайя обнимает меня, склоняет голову мне на плечо и так громко вздыхает, что я не могу сдержать улыбки.

– Скоро и ты тоже… – шепчет она.

– Нет-нет, и вовсе не скоро, – отвечаю я.

От слов сестры внутри всё сжимается. Может быть, этот день ближе, чем мне кажется? Надо бы поговорить с Лайей, однако не хочется, чтобы нас подслушали местечковые болтливые сороки-йентас, вроде Эльки Зельфер. Знаете, почему её мужа, реб Мотке, прозвали Молчуном? Да потому что он не может вставить и слова в трескотню своей жёнушки.

– Разве ты ещё ни на кого не положила глаз? – спрашивает Лайя.

Перевожу взгляд с Сары, медленно описывающей круги вокруг Арье-Лейба, на лица стоящих по другую сторону мужчин. Среди них и мой тятя. Он смотрит на жениха и невесту так, будто они олицетворяют всё самое хорошее и святое в мире. Замечаю, что многие парни вообще не обращают внимания на происходящее под хупой. Вместо этого – разглядывают нас, девушек, а мы – их.

– Мне нравится Пиня Галонитцер, – Лайя вновь вздыхает. – Жаль, на будущий год он уедет в Эрец-Исраэль, в Землю обетованную.

– Правда, нравится?

– Ага, он красивый. И попутешествовать я тоже не прочь, только не туда…

Сам Пинхас таращится на Файгу Тенненбаум, стоящую у самых дверей.

– А почему бы и нет?.. – шепчу я.

– Поживём – увидим, – пожимает плечами Лайя. – Ну? Сама-то как? Присмотрела кого?

– Нет, – качаю я головой. – Знаешь же, тятя не хочет, чтобы мой муж был из штетла.

Едва не добавляю, что он прочит мне в мужья кого-нибудь из медвежьего рода, но вовремя прикусываю язык. По коже бегут мурашки. Тем временем Сара останавливается. Ребе Боровиц благословляет вино.

– Амен! – произносим мы хором.

И тут Лайя с силой пихает меня локтем в бок.

– Ай! Ты чего?

На нас оглядываются, а сестра шепчет мне на ухо:

– Слушай, Довид Майзельс на тебя смотрит. Да не оборачивайся ты, балда!

– Где он?

– Во-он там, позади Мойше Фишеля.

Я невольно кривлюсь. Ни за что не оглянусь. Не хватало ещё, чтобы Мойше вообразил, будто я смотрю на него. Он работает на табачной мануфактуре господина Томакина, зубы у него жёлтые, одежда провоняла дымом. Вот Мойше-то точно присматривает себе жену.

Арье-Лейб надевает на палец Сары-Бейлы кольцо и произносит слова, которые свяжут их навеки:

– Арей ат мекудешет ли бе-табаат зо ке-дат Моше ве-Исраэль, вот, ты посвящаешься мне в жены этим кольцом по закону Моше и Израиля.

– Мазаль-тов! Мазаль-тов! Удачи и в добрый час! – восклицают собравшиеся.

Пользуясь возможностью, кошусь на Довида и тут же встречаюсь с ним глазами. Чувствую, что щёки заливает румянцем. Первым моим побуждением было отвернуться, но Довид смотрит на меня в упор, и я почему-то решаю не отводить взгляда. Сейчас же свадьба, что за беда, если мы посмотрим друг на друга? Может быть, если я выпью немного вина и потанцую до упада, то забуду, кто я и какое будущее меня ждёт? Разве нельзя побыть хоть немного такой, как Лайя? Весёлой и беззаботной?

Довид улыбается. У него на подбородке ямочка. «Может быть, если ты перестанешь опускать глаза, то и люди будут на тебя смотреть?» – я сглатываю, пытаясь отогнать непрошеную мысль, отворачиваюсь и вижу улыбающуюся от уха до уха Лайю. Заметила-таки. Ну, ещё бы! Наверняка щёки у меня красные, точно розы, которые матушка приколола к моему синему платью.

Ребе заканчивает читать седьмое благословение, Арье-Лейб бросает на пол бокал. Стекло разбивается вдребезги. Все разом запевают ликующую песнь:

– Од йишима бе-арей Йеуда… Да зазвучат вскоре в городах Иудеи и на улицах Иерусалима голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты!

Мне неожиданно вспоминается одинокий могильный камень, на котором уже не прочесть имён. Я ёжусь, решительно встряхиваю головой и приказываю себе: всё, Либа, хватит хандрить, развеселись! Поднимаю глаза. Довида уже нет. В глубине души вздыхаю с облегчением. Свадьба всколыхнула во всех нас странные чувства. Подумаешь, встретились глазами, что с того?