Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

— Не то, голубка, не то, поручиться могу. Разве я не говорила? Причина нездоровья вашей милости совсем другая. Мне-то это известно, я тотчас все угадала. Вам, наверно, и невдомек, что я много лет сиделкой была, да и замужняя ведь я. Теперь вам уж ничто не поможет. Ничто. Бедная, бедная вы моя! Безвинная страдалица! Несчастная! На горе дал вам господь пригожее личико, ваша милость. Оно-то, личико это пригожее, вас и погубило. Родились бы вы дурнушкой — может, и не случилось бы с вами такой беды. Были бы вы теперь на свободе и ни о чем бы не тужили. Но… чему помочь нельзя, об том лучше не думать. А сеньорито Леонардо я про ваше теперешнее положение расскажу. Уж он все сделает, чтобы вас поскорей отсюда вызволить.

Новость, которую негритянка сообщила Леонардо после свидания с Сесилией, сильно его обеспокоила. Не теряя ни минуты, он, как и предполагала это Мария-де-Регла, поспешил к своему однокашнику и приятелю, старшему алькальду, отдавшему противозаконный приказ об аресте девушки. Леонардо вновь напомнил алькальду обо всей несправедливости и жестокости этого распоряжения, он воззвал также к его дружеским чувствам и, под условием сохранения тайны, открыл другу всю правду о положении, в котором находилась его возлюбленная. Не скупясь на взятки и подачки, он щедрой рукой раздавал золото всем, кто мог хотя бы чем-то быть полезен ему; и в последних числах апреля, к его несказанной радости, все его хлопоты увенчались полным успехом.

Наконец-то, вопреки отчаянному противодействию отца, Сесилия принадлежала ему. Прямо из тюрьмы он отвез возлюбленную в тот самый домик, который уже давно снял для нее на улице Лас-Дамас. В качестве кухарки, наперсницы и дуэньи он приставил к ней неизменную Марию-де-Регла. Казалось, не было на земле человека счастливее Леонардо.

Посреди всех этих треволнений и забот молодой Гамбоа не забывал о тайном соглашении, заключенном им со своей матерью, и выказал немало здравого смысла и недюжинную силу воли, чтобы выполнить условия их договора. Он не пропустил больше ни единой лекции, а когда подошло время сдавать экзамены, посетил одного за другим всех своих будущих экзаменаторов, и в первую голову дона Диего де ла Торре — профессора, известного своей строгостью к абитуриентам. Затем он явился к секретарю университета, брату Амбросио Эррере, и сообщил ему в виде тайны, что, вместо обычных трех дуро, которыми экзаменующийся вознаграждал экзаменаторов, он намерен вложить в каждый конверт по три золотые унции. Таким образом, путь к званию бакалавра был открыт. Вскоре, 12 апреля 1831 года, плечи Леонардо облеклись традиционной пелериной, а голову увенчала пурпурная шапочка, и, взойдя на кафедру университетского актового зала, он пробубнил с нее нечто невразумительное, долженствовавшее изображать речь на латинском языке, после чего ему было присвоено nemine dissentiente [87]звание бакалавра прав.

Выполнив таким образом часть своих обязательств, Леонардо поспешил вступить в законное владение дворцом, подаренным ему доном Кандидо, а затем, в надежде усыпить подозрения отца, отправился к Исабели взглянуть, что поделывает она в своих алькисарских садах. Он рассчитывал также, если бы обстоятельства сложились благоприятно, условиться с нею о свадьбе и назначить день венчания.

Исабель встретила Леонардо без особенной радости и держалась с ним довольно холодно. Она испытывала ужас и отвращение, когда думала, что ей, быть может, вновь предстоит увидеть страшные картины, которым она была свидетельницей во время своего первого приезда и Ла-Тинаху. Она отнюдь не испытывала желания вторично ехать в гости в подобное место; впрочем, теперь к этому, вероятно, не могло представиться случая. Однако не привлекала девушку и мысль приехать в инхенио в качестве хозяйки, ибо она едва ли могла питать надежду, что сможет добиться от будущего супруга того, чего не смогли добиться от жениха, который не пожелал посчитаться с нею и ничего не сделал, чтобы положить конец зверскому обращению с неграми, ставшему на сахарных плантациях роковым спутником рабства. И то ли эти доводы Исабели пришлись Леонардо не по душе своею монашески суровою требовательностью, то ли он сообразил, что они предоставляют ему удобную возможность освободиться от обязательства, к которому оставалось равнодушным его сердце, — как бы там ни было, он возвратился в Гавану, не сделав никакой попытки преодолеть внезапно возникшее перед ним препятствие.

С непостижимой быстротой пролетело несколько месяцев, и в конце августа Сесилия произвела на свет прелестную девочку. Но, как ни странно, событие это нисколько не обрадовало Леонардо; более того — по-видимому, только теперь осознал он всю тяжкую ответственность, которой должен был расплачиваться за миг любовного безумия. Сесилия не была его женой и, главное, не была ему ровной. Мог ли он, несмотря на ее ослепительную красоту, не стыдясь, появиться с нею где-нибудь в обществе? Нет, он еще не настолько низко скатился по наклонной плоскости порока, чтобы испытывать наслаждение от собственного позора!