Сесиль

«Вы проявляете заботу обо мне, Сесиль, Ваше дыхание продвигает меня вперед, Ваша звезда освещает мой путь.

Сейчас Вы увидите, как нам все удается: Боже мой, просто страшно делается! Я предпочел бы некоторые трудности. Хотелось бы иметь врага, которого следовало бы победить, препятствие, которое надо было бы преодолеть. Боже правый! Вам наверняка наскучит мой слишком благостный рассказ, прежде чем я успею его закончить.

Я знал, что по прибытии в Лондон уже не застану г-жу де Лорж и вообще никого из моей семьи. И действительно, все уехали, но так как я не рассчитывал на родных, ведь они и сами слишком бедны инее состоянии помочь мне, то их отсутствие опечалило меня лишь потому, что я не смог с ними встретиться.

Я рассчитывал на славного, преданного человека, на бывшего служащего, а вернее, следовало бы сказать — друга нашей семьи, человека, которого Вы знаете и любите, Сесиль, — на добрейшего г-на Дюваля.

Вам известно, что у меня, как и у Вас, Сесиль, нет состояния. Поэтому я мог рассчитывать лишь на ссуду без иного поручительства, кроме моей порядочности. И был только один человек, к которому я мог обратиться с просьбой о подобной услуге. Таким человеком был г-н Дюваль.

Впрочем, я ни минуты не колебался, собираясь просить его об этом, и уехал из Парижа с таким намерением, не сомневаясь в его доброй воле: я имел о нем представление.

Но вы ведь знаете, Сесиль, вернее, не знаете, а догадываетесь, что существует тысяча способов оказывать услуги. У одних их надо буквально вырывать, другие сами их предлагают.

Бедный г-н Дюваль! Едва я успел поведать ему — ибо ничего от него не скрываю, Сесиль, — о своей любви к Вам, о нашем положении и наших надеждах, которые мы полностью возлагаем на него, — едва я успел ему все рассказать, как его жена, повернувшись к нему, воскликнула: „Вот видишь! Сколько раз я тебе повторяла, что они любят друг друга?“ Итак, Сесиль, эти славные люди думали о нас, проявляли интерес к нам, и даже когда мы сами еще не осмеливались признаться друг другу в нежных чувствах, наша любовь уже не была для них секретом.

Господин Дюваль подошел ко мне со слезами на глазах, да, Сесиль, этот замечательный человек чуть не плакал. „Любите ее, господин Анри, — сказал он мне, — любите ее всем сердцем, ибо это прекрасная, благородная девушка, и если бы такие люди, как мы, осмелились когда-нибудь поднять на нее глаза, то именно о такой жене я мечтал бы для моего Эдуарда. — Затем, протянув мне руку, чего он с тех пор, как меня знает, никогда не решался делать, и пожав крепко мою руку, добавил: — Еще раз повторяю, сделайте ее счастливой. А теперь, — продолжал он, вытирая глаза и препровождая меня в свой кабинет, — поговорим о делах“.

Все уладилось очень быстро и без всякой волокиты. Надо признать, что коммерция, воспринятая определенным образом, — великое дело. Раньше мне не раз доводилось слышать, что ради получения нескольких несчастных тысяч франков необходимы гербовая бумага, подписи, нотариусы, приемщики регистрационных сборов и тьма всего прочего.

А г-н Дюваль взял клочок бумаги и написал:

„Имею честь уведомить г-на Смита и г-на Тарсена, что я кредитую г-на виконта Анри де Сенонна на сумму в пятьдесят тысяч франков“.

Затем, поставив подпись, вручил мне бумагу, — вот и все.

В тот же день я отправился к этим господам, объяснил им, что собираюсь отбыть с товаром на Гваделупу. У них как раз загружалось судно, державшее курс на Антильские острова, и они спросили, какой товар меня интересует. Я ответил, что совершенно не разбираюсь в торговых делах, и просил договориться на этот счет с г-ном Дювалем, они обещали завтра же заняться этим.

Я вернулся к г-ну Дювалю. Об одном, дорогая Сесиль, мне хотелось рассказать Вам поподробнее. Речь идет о Вашем домике в Хендоне, а значит, я должен был увидеть его собственными глазами.

И вот я спросил г-на Дюваля, кто нынешний владелец дома.

Думаю, одной подробности будет довольно, чтобы Вы по достоинству оценили этого прекрасного человека.

Владельцем, оказалось, был он. Понимаете, Сесиль? Глубоко почитая Вас и Вашу матушку, г-н Дюваль купил дом вместе со всей мебелью, чтобы навсегда сохранить память о пребывании на земле его святой и его ангела. Так он называет Вашу мать и Вас.

Он собирался поехать вместе со мной, но г-жа Дюваль остановила его.

„Господин виконт наверняка хочет поехать в Хендон один, — сказала она. — Так что оставайтесь лучше здесь, ваше присутствие помешает ему предаться воспоминаниям“.

Есть в сердце женщины, в том уголке, где живет любовь, такое чувство, которое даже самый чуткий мужчина ни за что не отыщет в своем.

Итак, г-н Дюваль вручил мне ключ от коттеджа.

Никто там не бывает, даже они; только Ваша бывшая английская горничная, поступившая на службу к г-же Дюваль, поддерживает порядок в Вашем раю.

На другой день я поехал с самого утра и через два с половиной часа добрался до Хендона.

Вспоминаю, с каким равнодушием и даже, пожалуй, презрением я переступал порог очаровательного коттеджа, когда в первый раз сопровождал г-жу де Лорж; простите меня, Сесиль, но я Вас еще не видел, я Вас не знал. Но с той минуты как я Вас увидел, как я познакомился с Вами, маленький домик стал для меня храмом, Вы — его божеством, а Ваша комната — святилищем.

Уверяю Вас, Сеешь, никогда мне не доводилось испытывать волнения, подобного тому, что охватило меня, когда я подходил к этому дому теперь. Мне хотелось встать на колени перед дверью и целовать порог.

Между тем я вошел, хотя рука моя дрожала, когда я вставлял ключ в замок, и ноги подкашивались, когда, открыв дверь, я очутился в коридоре.

Сначала я обошел сад: ни цветов, ни листьев, ни тени — все было печально и уныло, как десять месяцев назад, когда Вы уезжали.

Я присел на скамью под сводом. Птички, Ваши друзья, скакали, распевая на голых ветках. Вы видели этих птичек, Сеешь, и внимали их пению.

Я слушал их, не отрывая глаз от Вашего окна, каждую секунду ожидая увидеть Вас за стеклами, ибо, я уже говорил Вам, все осталось, как было при Вас.

Затем я поднялся по маленькой витой лестнице и вошел в комнату Вашей матушки. Опустившись на колени перед тем местом, где висело распятие, я помолился за Вас.

Потом приоткрыл дверь Вашей комнаты. Не беспокойтесь, дорогая Сесиль, я даже не вошел туда, я ничего не нарушил.

Наконец, с трудом оторвавшись от дома, где осталась такая прекрасная часть моей прошлой жизни, я отправился с еще более священным визитом, чем все остальные. Вы догадываетесь, Сеешь, что я говорю о могиле Вашей матушки.

Здесь, как и в саду, как у Вас в комнате, — словом, как повсюду, чувствуется присутствие дружеской руки: весной, верно, могила была покрыта цветами, по их увядшим стеблям и высохшим листьям я узнал цветы из Вашего сада. Я сорвал несколько листочков с розового куста и гелиотропа — эти два растения лучше, чем остальные, пережили натиск зимы — и посылаю их Вам. Вы найдете их в этом письме. Едва осмеливаюсь признаться: будучи уверен в том, что Вы поднесете листочки к губам, на каждом из них я оставил свой поцелуй.

Пора было уезжать. Пять или шесть часов я посвятил этому паломничеству. Вечером у г-на Дювиля была назначена встреча с г-ном Смитом и г-ном Тарсеном. Я вернулся к восьми часам.

Эти господа отличаются присущей коммерции строгой пунктуальностью. Они прекрасно знают моего дядю, который, судя по всему, безмерно богат и, по их словам, превосходный человек, если не считать кое-каких его странностей.

Вечером все и сладилось; в порту стоит великолепный, полностью загруженный бриг; судовладелец — из числа друзей этих господ; он предлагает мне пятьдесят тысяч франков прибыли от своего груза, к тому же, дорогая Сесиль, как я уже говорил Вам, мне сопутствует странная удача: судно снимается с якоря завтра!

Ах, я забыл Вам сказать… Мой корабль называется „Аннабель“ — имя почти такое же красивое, как Сесиль!

Расстаюсь с вами до завтра, до момента отплытия; попрошу отдать это письмо на почту.

11 часов утра.

Все утро, дорогая Сесиль, ушло на приготовления к отъезду; к счастью, все в этом путешествии связано с Вами, и потому ничто не отдаляет меня от Вас ни на минуту.

Погода стоит на редкость хорошая для осеннего дня. За мной пришли г-н Дюваль и Эдуард; г-жа Дюваль через мужа и сына передала мне пожелания счастья; они вдвоем проводили меня на борт судна.

Похоже, это милое семейство получило вчера великое известие; из их слов я понял, что Эдуард был вроде бы помолвлен с одной женщиной, к которой питал лишь братские чувства, а любил, напротив, совсем другую. Но г-н и г-жа Дюваль, верные своему слову, не хотели давать согласия на этот союз, не освободившись от прежнего обязательства. Новость о том, что они свободны, как я уже говорил, дошла до них вчера или позавчера; так что славный Эдуард, по всей вероятности, в скором времени женится на той, кого любит.

Он очень счастлив!

Полдень, на борту „Аннабель“.

Как видите, дорогая Сесиль, я вынужден был Вас покинуть. Не мог же я, в самом деле, бросить Эдуарда и его отца. Хочу, чтобы Вы знали — оба они оставили свою службу и поехали провожать меня. На такое они могли пойти разве что ради короля Георга.

Маленький бриг кажется мне вполне достойным своего имени: это пакетбот, пригодный для перевозки как пассажиров, так и торговых грузов. На его борту о людях заботятся почти так же, как о товарах, а это большая редкость. Капитан — ирландец по имени Джон Дикинс. Он отвел мне прекрасную каюту под № 5. Заметьте, это тот же номер, что и номер дома, в котором Вы живете.

Ах, я больше не могу Вам писать; корабль готовится выйти в море, поднимают якорь, начавшаяся суматоха мешает мне продолжать.

До встречи, дорогая Сесиль или, вернее, прощайте, ибо для меня слово „прощайте“ не имеет того значения, какое ему приписывают; это скорее просьба оберегать Вас, обращенная к Всевышнему. Итак, прощайте, препоручаю Вас заботам Господа Бога.

Мы отчаливаем при добрых предзнаменованиях, все предсказывают нам счастливое плавание. Сесиль, Сесиль, мне так хочется быть сильным. Хотелось бы поделиться силой и с Вами, однако не могу похвастаться своей стойкостью. Сесиль, я так страдаю, расставаясь с Вами; в Булони я покидал лишь Францию, но покидая Лондон, я оставляю Европу.

Прощайте, Сесиль, прощайте, любовь моя, прощайте, мой ангел; молитесь за меня, я уповаю лишь на Ваши молитвы, пишу Вам до последней минуты, но вот уже г-ну Дювалю и его сыну велят спускаться в шлюпку, из-за меня задерживается выход в море. Еще одно слово, и я заканчиваю письмо: я люблю Вас, прощайте, Сесиль, Сесиль, прощайте.

Прощайте.

Ваш Анри».