Сесиль

— Ну, что ты думаешь об этом будущем в сравнении с тем, которое готовила тебе твоя бедная мать?

— Ах! — ответила Сесиль. — Если бы Эдуард был Анри!

И она со слезами ушла к себе в комнату: ведь о матери было сказано с упреком, а никто, как ей казалось, не имел права упрекать в чем-либо ее мать.

И в самом деле, кто мог поручиться за это будущее? Разумеется, военная карьера обещала быть блестящей, однако сколько опасностей она таила, особенно в ту пору: конечно, успеха добивались быстро, но потому лишь, что смерть косила направо и налево, расчищая путь честолюбивым устремлениям. Война велась массовая, и каждое поле битвы поглощало тысячи мужчин; Сесиль знала Анри: он был отважен, горяч, честолюбив, хотел добиться цели, получить результат, его мысль сметала все преграды на своем пути. Если Анри убьют, что станется с ней? Поэтому у Сесиль были все основания полагать, что безвестность с Анри, безвестность в маленьком домике вроде хендонского коттеджа, могла бы составить их счастье, если бы, конечно, как она справедливо заметила маркизе, Эдуард был Анри.

Через два дня Анри пришел в восхитительном мундире, мундире бригадира гидов, что было равносильно званию лейтенанта в других родах войск: такое начало возвещало о проявлении великой милости к Анри.

Сесиль же была представлена г-же Луи Бонапарт. Девушка поведала ей о несчастьях своей семьи; всем известно, какое прекрасное сердце было у этой обаятельной женщины, снискавшей во Франции популярность под именем королевы Гортензии; она обещала свое покровительство юной девушке, и было решено, что, когда наступит время формировать двор императрицы, мадемуазель де Марсийи непременно найдет там себе место.

Все, казалось, складывалось чудесно для молодых людей, оставалось только ждать выполнения обещания, данного дочерью Жозефины, когда однажды утром ужасная новость разнеслась по улицам Парижа.

В венсенских рвах был расстрелян герцог Энгиенский.

В тот же день Анри де Сеннон подал в отставку, а Сесиль написала г-же Луи Бонапарт, что возвращает ей данное слово и отказывается от обещанного места в пользу кого-нибудь другого.

Молодые люди совершили эти поступки, не сговариваясь, и когда вечером каждый из них нерешительно сообщил другому о содеянном, любовь их разгорелась с еще большей силой — ее подогревала уверенность, что они более, чем когда-либо, достойны друг друга.

Спустя несколько дней маркиза получила письмо от г-на Дюваля; согласно ее инструкциям, он продал мебель баронессы и посылал Сесиль и маркизе сумму, вырученную от этой продажи, составлявшую шесть тысяч франков.

Примерно такая сумма за вычетом пятисот франков была заплачена, когда мебель покупали новой, и маркиза при всем своем несправедливом отношении к г-ну Дювалю согласилась, что, по крайней мере, как управляющий это, пожалуй, был человек редкой преданности.

XVIII РЕШЕНИЕ

Вместо того будущего, которого они лишились, надо было создавать иное; одна за другой исчерпали себя все комбинации, какие только могло подсказать воображение двух молодых людей и маркизы; затем, когда все уже было оговорено, изучено и признано негодным, вернулись к рассмотрению первоначальной идеи, пришедшей на ум каждому из них, но отвергнутой по той простой причине, что она, вероятно, оказалась единственно разумной, и решили принять условия, выдвинутые гваделупским дядюшкой: Анри станет коммерсантом.

В самом деле, в этом мире существует два вида коммерции: жалкая, вульгарная коммерция лавочника, ожидающего под сенью своей вывески клиента, на котором после долгих споров он заработает какое-нибудь несчастное экю, и грандиозная, поэтическая коммерция моряка, который бороздит на корабле моря, соединяя миры, и, вместо того чтобы хитростью одерживать верх над покупателем, силой преодолевает бурю. Каждое его путешествие — это новая схватка с морской стихией и небесами; в порт он возвращается победителем, поднимая на судне свой флаг, — так король вздымает стяг над своей палаткой. В древности подобная коммерция была уделом жителей Тира, в средние века — жителей Пизы, Генуи, Венеции, а в девятнадцатом веке — всех великих народов. Такая коммерция вполне совместима с благородным происхождением, ибо прибыль всегда зависит от игры случая — жизнь или смерть, а всякое дело, сопряженное со смертельной опасностью, не унижает, а возвышает человека.