Сесиль умерла

— Я хочу просить вас кое о чем… Может ли Люка заниматься поляками без меня?

Внезапно он почувствовал голод. Он ничего не ел с Утра, но зато выпил три рюмки, и теперь у него сосало под ложечкой.

— Я не возражаю…

— Заприте эту дверь, старина, и продолжайте охранять ее. Я скоро вернусь…

Из своего кабинета, не снимая пальто и шляпы, Мегрэ позвонил жене:

— Нет… Не знаю, когда приду… Слишком долго объяснять… Нет, нет, я остаюсь в Париже…

Не заказать ли, как обычно, бутерброды из пивной на площади Дофина? Нет, ему необходимо проветриться. На улице по-прежнему моросило. Он выбрал маленький бар напротив памятника Генриху IV на Новом мосту.

— Один с ветчиной, — заказал он.

— Как дела, господин комиссар?

Гарсон знал его. Когда у Мегрэ тяжелые веки и это угрюмое выражение, значит…

— Не ладится?

Около стойки какие-то люди играли в карты, другие толпились у денежного автомата.

Мегрэ ел бутерброд, думая о том, что Сесиль мертва, и от этой мысли мороз пробегал у него по спине, несмотря на теплое пальто.

Глава 3

Когда кто-нибудь умилялся смирению, с которым бедняки, больные, калеки и тысячи других обездоленных безропотно влачат свое беспросветное существование в тисках большого города, Мегрэ пожимал плечами.

Опыт давно убедил его, что человеческое существо может приспособиться к любой дыре, стоит ему наполнить ее своим теплом, запахами, привычками.

Он сидел в скрипучем плетеном кресле в тесной — два с половиной на три метра — комнатке консьержки.

Потолок низко нависал над головой. Стеклянная без занавесок дверь вела в неосвещенный подъезд, где лампы зажигались только в тот момент, когда жильцы входили или выходили из дому. В комнатке стояла кровать с красной периной, на столе — обглоданная свиная ножка с застывшим салом, крошки хлеба на темной клеенке, нож и немного красного вина на дне стакана.

Консьержка, госпожа С-вашего-позволения, сидела на стуле, скособочившись из-за хронического прострела, щека ее, казалось, приросла к плечу. Грязно-розовая вата торчала клоками из-под черного платка, обматывающего шею.

— Нет, господин комиссар… С вашего позволения, я уж в это кресло не сяду… Это кресло моего покойного мужа, и, хотя мне немало лет и забот у меня тоже немало, я не позволю себе сесть в это кресло!

В затхлом воздухе пахло кошками. Кот мурлыкал у печки. Электрическая лампочка, заросшая двадцатилетним слоем пыли, освещала комнату красноватым светом. Было жарко. Дождь громко барабанил по железной крыше, время от времени слышался шум стремительно проносившегося по шоссе автомобиля, грохот грузовика и скрежет трамвая.

— Как я вам уже сказала, эта бедная дама была, с вашего позволения, владелицей нашего дома… Жюльетта Буанэ — она носила фамилию покойного супруга… И если я говорю «бедная дама», господин комиссар, то только от хорошего воспитания, потому что это была сущая мерзавка, да будет ей земля пухом… Создатель еще был к нам милостив и почти лишил ее ног в последнее время… Не подумайте, что я такая уж ведьма или желаю зла ближнему, но, пока она могла ходить, как все, нам никакой жизни не было…

Только что, наводя справки в комиссариате полиции Бур-ла-Рене, Мегрэ с удивлением узнал, что покойнице не было и шестидесяти лет. Опухшее лицо и выпученные глаза делали ее много старше, несмотря на крашеные волосы.

«…Жюльетта-Мария-Жанна-Леонтина Казенов, вдова Буанэ, 59 лет, родившаяся в Фонтене-ле-Конте в Вандее, не имеющая профессии…»

Свернутая набок шея, острый пучок на макушке, черный шерстяной платок, завязанный накрест на тощей груди, — до чего же, верно, уродлива эта старческая грудь! Госпожа С-вашего-позволения перебирала свой запас сплетен с тем же упоением, с каким незадолго до того обсасывала свиную ножку. Время от времени она бросала взгляд на застекленную дверь.

— Как видите, в доме все спокойно… Обычно в этот час почти все жильцы уже у себя.

— С какого времени госпожа Буанэ владела этим домом?

— Да, наверно, всегда… Муж ее имел строительную контору и построил немало домов в Бур-ла-Рене. Он помер молодым, ему не было и пятидесяти, да, впрочем, для бедняги оно и лучше было… После его смерти она поселилась здесь, тому уж лет пятнадцать… В ту пору, с вашего позволения, она была точно такая же, как сейчас, только тогда она ходила и поедом ела и меня, и всех жильцов… Не дай Бог, если ей попадалась на лестнице кошка или собака… А если кто-нибудь набирался смелости просить ее о ремонте… Да что там! В нашем доме провели электричество позже, чем во всей округе…

С лестницы доносились шаги, на втором этаже хныкал ребенок.

— Это у госпожи Бурникель, — пояснила госпожа С-вашего-позволения. — Ее муж коммивояжер. У него малолитражная машина. Сейчас он наверняка разъезжает по Юго-Западу. Его по три месяца дома не бывает. У них уже четверо детей, ждут пятого. Из-за детской коляски разгорелся тут целый сыр-бор. Госпожа Буанэ, упокой, Господи, ее душу, не разрешала оставлять коляску в подъезде, и им приходилось дважды в день таскать ее вверх и вниз… Вон как раз их нянька выносит помойное ведро…