Съешь меня

Однажды ночью у Гуго поднялась температура. Легкий бронхит. Врач сказал: ничего страшного. Я отправила сына в школу, повязав ему шарфик на шею, словно шелк мог уберечь от распространения инфекции. Когда он вернулся вечером, я заметила у него в глазах лихорадочный блеск. Спросила, как он себя чувствует. Он ответил, что хорошо, и ушел к себе в комнату. Ужинать он не стал, должно быть, заснул. Мы не особенно волновались, решили, что сын просто не выспался, что это у него обычная для его возраста усталость, болезнь роста. Я проснулась в три часа ночи. Не потому что услышала плач Гуго. Меня обеспокоило отсутствие мужа. Я позвала его. Он не откликался. Я встала. Заглянула на кухню, в ванную. Мне и в голову не пришло, что он может быть у сына. Гуго никогда еще нас не будил. Даже в младенчестве. Я вернулась в спальню, хотела лечь и вдруг услышала шум за дверью с четырьмя деревянными буквами — именем нашего сына. Повернула ручку и увидела удивительную картину. Мадонну с младенцем в лунном свете. Муж сидел на полу, обняв потного, плачущего Гуго. Большая отцовская рука ласково поглаживала мокрый пылающий лоб. Я поспешно закрыла дверь и на полусогнутых ногах едва доползла до постели. Зарылась в подушки и разрыдалась. Толща перьев заглушала мой плач. На следующее утро пошла к врачу и пожаловалась на подавленность. Он выписал мне лекарство. С этого дня я стала жить спокойнее. Будто под водой, в затонувшем замке. Теперь и я стала равнодушной к своему горю. На лице у меня застыла глуповатая улыбка.

Бен вернулся счастливый. Вытащил из сумки и вручил мне четыре огромные серые папки, словно букет цветов.

— Сейчас мы все приведем в порядок, — радостно объявил он.

Выложил папки в ряд на письменном столе. Пометил каждую ослепительно яркой наклейкой.

— В эту положим счета: в одно отделение — оплаченные, в другое — просроченные, в третье — те, что вполне можно отложить. В ту соберем всю нашу документацию. А в третью — договоры о банковских ссудах.

Он собирал бумажки, аккуратно складывал их по порядку, скреплял степлером.

Покончив с папками, повесил на стену огромный календарь.

— Вот наш график сроков оплаты.

Розовым маркером Бен обвел даты платежей.

— Нравится? — спросил он.

Я не смогла ответить. Мои щеки были солеными от слез, глаза покраснели. Бедный мальчик, он так старался, а я его даже не поблагодарила!

Из кармана куртки Бен смущенно извлек прямоугольный сверток.

— Это вам, — сказал он робко.

— Что это?

— Подарок.

Я разорвала бумагу. Бен дарил мне «Письма к молодому поэту» Райнера Марии Рильке.

— Читали? — спросил он. — Это моя любимая книга.

— Читала, — ответила я, — я тоже очень люблю Рильке.

— Но у вас его нет, — заметил он, кивнув в сторону моей книжной полки.

— Действительно, нет. Спасибо. Ты такой внимательный.

С трепетом перелистала аккуратный томик. Кое-что я помнила наизусть: «В вашем сердце еще не все решено, и полюбите даже ваши сомнения. Ваши вопросы, как комнаты, запертые на ключ, или книги, написанные на совсем чужом языке»[5]. Я могла бы объяснить Бену, как случилось, что этого, самого любимого мною автора, нет в переносной библиотеке. Но еще не время. Я сказала, что потеряла книгу.

В то утро ресторан открылся позже обыкновенного, но завсегдатаи не роптали. Ворчать на Бена было попросту невозможно. В нем было что-то особенное, внушавшее уважение каждому. И слава Богу, иначе, нескладный и худенький, он мигом стал бы козлом отпущения для всех сердитых и недовольных.