Съешь меня

Свечи нам видны, несмотря на солнце, говорю я, обращаясь к мадам Коэн, и ярчайший солнечный свет не затмевает их света, потому что мы обе, вы и я, не изгоняем умерших из своей жизни. Мы не гоним и тех, что от нас отдалились, добавляет она. Я ощущаю неизъяснимую благодарность. Ее слова приносят моей душе мир и покой, и я говорю, что готова на все, лишь бы ее праздник удался. Я отдаю в ее распоряжение свой гараж. И она все с той же застенчивой робостью просит: только мне нужно, обязательно нужно, чтобы еда была исключительно кошерная, вы же понимаете? Я киваю. Я непременно все оборудую как надо, поставлю вторую плиту на кухне, заведу специальные емкости, одни для молочных продуктов, другие для мясных, я не посмею варить ягненка в молоке его матери, все разъединю и разведу по разным углам. Два вида губок, только стеклянная посуда, два набора ножей и вилок. Заказываю у своего друга с авеню де ла Репюблик второй холодильник, еще одну духовку, еще один разделочный стол и посудомоечную машину. На какой-то миг я и сама раздваиваюсь — Мириам молочная и Мириам мясная.

В день, когда мы должны подписать с мадам Коэн договор, я прижимаю правой ладонью к стеклу витрины значок «Бейт-Дин», удостоверяющий, что у меня на кухне все кошерно, и он отпечатывается на стекле черными четкими буквами. Мадам Коэн очень пунктуальна, приходит ровно в два часа дня. Все готово, объявляю я ей, указывая на новые приобретения, которые она, конечно же, оценит по достоинству. Я потратила на них двадцать тысяч евро, но нисколько не жалею. Я даже не собираюсь ставить их в счет. Тем лучше, тем лучше, чуть ли не шепотом отзывается мадам Коэн, явно чувствуя себя очень неловко, даже не знаю, как начать… Праздника не будет. Я поссорилась с мужем, понимаете? Я киваю. Она пускается в объяснения. Когда муж смотрит на меня, я чувствую в душе смерть. Я больше не могу. Я от него ушла. А как же Зеки? — спросила я. Что будет с вашим сыном Зеки? Где найдется тот особенный праздничный зал? Где он из мальчика станет мужчиной? Мадам Коэн ничего не отвечает. Она исчезла. Я поворачиваюсь и оглядываю кухню — в ней все двоится, словно я вдрызг пьяна. Двадцать тысяч евро. Я бросаюсь к голубой двери, двери гаража. Убеждаю себя, что все не так уж плохо. Не будь мадам Коэн, я никогда бы не узнала, что у меня есть сарай, похожий на венецианский дворец. Немедленно обихожу его, освою, буду устраивать приемы. Дверь странным образом съежилась. Я поворачиваю тяжелую задвижку, скрипят петли, дверь, открываясь, на глазах становится все меньше и меньше. Я наклоняю голову, сгибаюсь чуть ли не вдвое, в конце концов на четвереньках вползаю внутрь. Стены тесно сдвинулись. Купол потемнел. Канделябров с хрустальными подвесками нет и в помине. В потемках едва мерцает одна-единственная свеча, и любой сквознячок может ее задуть. Я задерживаю дыхание. Смотрю на крошечное пламя, едва теплящееся в гараже, что уменьшается, наполняется тьмой, растворяется в ней, сливается с молчаливым космосом, с безграничным беззвездным пространством — пространством, которое не осветишь никаким сполохом. Крошечное пламя. Мы не гоним и тех, что от нас отдалились, понимаете? Я кивнула.

Глава 13

Я открыла глаза в пять утра, в ушах еще звучали слова: «Мы не гоним и тех, что от нас отдалились». Я думала о сыне, о Гуго.

Мы не виделись шесть лет. Шесть лет я не слышала его голоса. Я не знаю, где он, чем занимается. Не знаю, насколько он теперь меня выше. Какую носит обувь? Неужели сорок пятого размера? Удалось ли ему получить аттестат зрелости? Поступил ли он в университет? Бреется или бороду отпустил? Есть ли у него девушка? Мне о нем не рассказывали, я о нем не расспрашивала. Таков молчаливый уговор. Надеюсь, он по-прежнему видится с бабушкой и дедушкой. Поначалу я думала, что не выдержу истязания. Жестоко, немыслимо, несправедливо наказывать меня молчанием! Родные обрекли меня на пытку, по-другому я не могла к этому относиться. Но у меня не было сил, чтобы бороться, не было доводов, чтобы их переубедить. Я приняла эту казнь, как продавший душу дьяволу принимает адские муки. На самом деле не принимает, а смиряется с неизбежностью, выбора-то нет. Мой маленький ад — я признаю это с благодарностью — все-таки был не адом, а чистилищем.