Серпомъ по недостаткамъ

Доходы конечно же были великие, по крестьянским меркам. В день рубля четыре получалось, а то и пять. А больше – уже никак: больше просто гамбургеров на тракте не покупали – не было у обозников денег. А уж мы-то старались: и лучок хочешь простой, а хочешь – маринованный, и горчички по вкусу, и ломтик сыра на котлету клали… С сыром-то до пятерки прибыли в день и добрались, продажи выросли аж до двух сотен штук. Но больше – не получается продать, и хоть ты дерись! А с пятеркой Империю мне явно не спасти, тем более прибыли-то с пятерки разве что трояк и выходил.

Впрочем, трояк в день – все же деньги настолько существенные, что в слободе про них знали практически все. И поэтому телегу мне удалось купить в кредит: тридцать рублей с рассрочкой на месяц. Очень хорошая штука эта телега: оказывается, что нормальная грузоподъемность этого вроде и незатейливого агрегата составляет три четверти тонны. Сорок пять, а то и пятьдесят пудов! По стольку я, впрочем, и не возил – пуда по два поначалу лошадка таскала, но она прибыли мои более чем удвоила: гамбургеры стали активно продаваться у ворот завода Урал-Волга, восемнадцать верст до которого кобылка пробегала часа за два.

В субботу девятого мая я в городском управлении получил замечательную бумажку: разрешение поставить на Царицынской улице временную палатку для торговли гамбургерами. Обошлось мне это разрешение в рубль шестьдесят копеек гербового сбора и неделю нервотрепки. Но – получилось. В чем значительно помог Ферапонт Федорович: оказалось, что он – пристав именно первого участка (на Царицынской же улице и располагавшегося). Собственно, он и предложил палатку там поставить, когда я, в очередной раз привезя свежих овощей, поинтересовался, где и как в городе можно начать торговлю бутербродами. Царицынская же улица была застроена всего лишь с одной стороны, и вела от пристаней к вокзалу, так что народу по ней шастало много. Место для палатки было удачным – если не считать того, что размещалось оно практически в овраге. Однако Ферапонт Федорович "вошел в положение" и за неделю "арестанты" (за драки на рынке мужиков сажали на неделю не в тюрьму, а в арестантскую полицейских участков) отсыпали на краю оврага подходящую площадку. А заодно и жена пристава обеспечилась свежими помидорами – их у меня выросло уже довольно много, в парнике-то да у Царицына в мае разве что ананасы не созреют. К чести Черкасова должен сказать, что за помидоры сам он платил исправно строго по рыночным ценам.

"Пуск в эксплуатацию" нового ларька (получившего название "Царицынские закуски") состоялся в воскресенье семнадцатого мая, и состоялся довольно удачно: в первый же день ларек принес три с полтиной. Причем торговля закончилась уже в четыре часа, маловато мы приготовили гамбургеров, ну да ничего – наверстаем. У меня "совместным трудом для моей пользы" уже занимались ровно тридцать ребят. И четверо взрослых, не считая меня. Причем – так уж получилось, что взрослые меня стали считать чуть ли не святым, а уж Евдокия и вовсе разве что не за наместника Бога на земле держала. Случайно получилось, такого я не хотел – но получилось.

Из Дуниных детей по воду – огород поливать – бегали двое, Колька и шестилетняя Оленька. Вот она-то и умудрилось соскользнуть с глинистого берега в пруд. Хорошо, что неглубоко было, выбралась. Но, хоть и побежала она в дом греться, переодеться ей было не в чего. А печки – по теплой погоде – уже практически не топили крестьяне. И на следующий день девочка слегла.

Я про это узнал только на следующий день к вечеру, когда, поставив наконец опостылевшие мне лейки в сарайчик, зашел к Евдокии попросить самовар ненадолго: своего у Димы не было, а чайку горячего хотелось. Евдокии в доме не было, а Оленька лежала на лавке, укрытая тулупом, и тихонько разговаривала сама с собой.

– Что случилось-то, малышка? – спросил я ее, оглядевшись и не увидев хозяйку. – И где мама твоя? – и тут я, наконец, разобрал, что девочка тихонько молится.

– Заболела Оленька, – раздался Колькин голос с печки. – А мамка пошла в церковь, помолиться за нее. Ну и про похороны договориться.

– Какие похороны? – тут до меня дошло, что малышка не просто молится, а заупокойную молитву читает. По себе…

– Да фершал давеча приходил, сказал что помрет Оленька. Пнимания у нее, вот. – Колька слез с печки, по лицу была размазана грязь. Видно было, что плакал он там, на печке.

– А я там папку встречу, на небе? – спросила вдруг Оля. – А то я его не помню вовсе, как узнать-то мне его?

– Встретишь – узнаешь, но только не скоро, – сказал я сердито. – Не помрешь ты пока, мне капусту поливать некому. Сейчас, погоди минутку.