Серп демонов и молот ведьм

В темном подполе луч фонаря, подвешенного на гвоздь, высветил несжатый сноп вещей. Алексей сидел на лавке, уткнувшись в угол, Катя уже вовсе не прижималась теплым пуховым спальником к нему. Поводя потерянным взглядом, она дрожащими руками неловко отдирала плохо закрепленную фанеру с открывающегося лаза. Лицо ее было искажено тревогой, на ресницах мерцали слезы. Сидоров, силясь очнуться, вскочил на качающиеся ноги. Фанерка, жалобно охнув, отлетела, и женщина, окинув спутника безумным взглядом, полезла туда, в черноту.

– Нет, – сказал Сидоров. – Катя, нет!

И успел ухватить беглянку за руку, и обнял в замок ее талию. Женщина ожесточенно вырывалась. Она пыталась укусить его и расцарапать уши, оттолкнуть и разодрать одежду – куртка куда-то делась с Сидорова. Она шипела одно: «Пусти!», и казалось, ее силы не иссякнут.

Он еле выволок ее обратно, в темный промозглый подпол, боднул головой фонарь. Стекло треснуло, последний свет померк. Женщина беззвучно рыдала. Ее трясла дрожь. Холод пробирался до самых глубинных нервов, и даже найденные в углу две куртки, в которые он закутал, прижав к себе, женщину, не помогали.

– Надо выбираться, Катенька, – тихо, на ухо, как больному ребенку, прошептал он.

– Да… да… – так же тихо ответила она. – Прощай, детский сон.

Наверху, в комнатенке, мирно завалившись набок, на топчане дремал Парфен. Сидоров усадил практикантку на единственный стул, запечатал куртками, налил водки в рюмку и поднес к Катиным губам. Она хлебнула, поперхнулась и выплюнула гадость.

Очнувшийся Парфен уселся на топчане и несходящимися глазами с удивлением уставился на гостей.

– А это вы кто это… такие… А-а… – упомнил он с трудом. – Пожалуйтя, гости дорогие, – растянул в полуобмороке ото сна.

Сидоров вытянул плату за приключение и положил рядом с хозяином на топчан точно под его взгляд.

– Нам бы где-то заночевать? – спросил он.

– У меня тут, чего ж! – всколыхнулся Парфен. – Вон постеля какая, первый нумер. Куда еще мечтать. А я – с курями в сарае. Завсегда туда для особых гостей.

– Здесь не буду, – упрямо оскалясь, выдавила женщина. – Сеновал где-нибудь есть? – спросила, стуча зубами. – Сухой сеновал хочу.

– А как же! – радостным тоном подхватил хозяин. – Как не быть, самый что ни есть густой сеновал. Экскремальный туризм и замечательно в сене отдых. И я тута, как завсегда. У соседа через дом, у Веньки-безголовки вас устрою. Мать ихнюю на три дни к крестной в соседскую деревню съехало. Один мальчик хороший. Завсегда радостный гостям. У их и сеновал в доме – наверху ложут, вдали от мышков. Сено отборно, для особой козы яйценоской породы. Ох, рада будет. Бутылку ему поставите, и всех делов… Через меня, я передам. Идите, идите за мной, – и, довольный, упрятывая под зипун деньги, пошлепал, налетая на косяки, из избы.

Веня-мальчик будто ждал гостей у частокола и на все речи Парфена только бурно улыбался и кивал по три раза головой, а когда Дунин друг криво объяснял про ночевку и тыкал пальцем в гостей и в Венин сеновал на втором этаже рассыхающегося сруба, только морщился и хохотал, повторяя пальцами пассы Парфена.

– Ну и бутылку, конечно, – непонятно пообещал Парфен мальчику гостинец. – А сам-то где?

Венечка ткнул пальцем в сараюшку и немного заплясал ножками. Проводили гостей по скрипучей лестнице наверх, обозреватель поддерживал и вел вялую, усталую и безразличную ко всему практикантку, водящую пустым взглядом по единственному далекому возле церкви и сельсовета одинокому деревенскому фонарю, выскребленной до костяной чистоты нищей горнице и по аккуратным плоским стопам мелкого сена с лесных полян, уложенного на дощатом полу правильным ровным ковром.

– Свечи тут они не палят, уж я знаю, – напутствовал гостей Парфен и щелкнул тусклым пыльным фонарем, болтающимся на шнуре у боковой балки. – Много батарею не жгите, не любит она. Уж я знаю. Любит, чтоб сразу темно.

И предложил Алексею еще вернуться. В своей хате он вынул из тумбы с держащейся на половине петли дверкой два чистых шерстяных одеяла, сунул газетчику и сказал, глядя в сторону: