Серп демонов и молот ведьм

– А вы, – спросил Сидоров, внутренне подбоченясь, – вы, господин Ашипкин, когда космические болты строили, ну, в ту эпоху? Быстро и правильно все закрутили? А вот сколько миллиардов тонн природных животных, обернувшихся в нефть, на ракету-монстр нелетучую до Луны захоронили в наши необъятные и неосвещенные просторы? Да и вас было не одна тысяча бойцов, а космическая армада. И сейчас поглядишь на дутых покорителей космоса, на начальников ракет, все те же причитания – остаться впереди в космической гонке, остаться впереди… Звучит. А лица все пухлые, с брылями, не хотят пустых щей, хотят котлет. И готовы в порошок стрясти эту землю, лишь бы в креслах у руля сидеть.

– Я за других не в ответе, – сообщил Хрусталий, хмурясь. – Там, кто наверху, кто трильоны считать умеет, те пускай на адском суде и ищут адвокатов. И последнее слово разучивают. Если б я за миллионы слово держал – я не обычный помешанный, а чистой воды полный дурак был бы.

– А вы больно сегодня веселый, – с натугой, отводя глаза, продолжил Хрусталий. – Вы, видать, считаете, что только другие в болтах ошибались, а вы, космонавты пера в скафандрах газет смердящие, может, все винтики ровно винтили, не срывая нарезку в мертвый штопор? Вас тоже, балаболок, по редакциям не один батальон. Хорошо вы мозги выкручиваете, головку не сорвали кому? Мне, к примеру. Ведь мы тогда, пионеры космоэры, что? Отсидим дневной срок, вечером привалимся через еле освещенные глухие проулки к зовущим «Голубым огонькам» или шуршащим бумажными органами «Трудам», «Комсомолкам», пионеркам и «Известиям мытищенского завода». Слову вашему, вместо божия, внимаем. Рабочему человеку, хоть болтовику-конструктору, хоть крановщице, пьяной на морозной высоте, или по пению учительше – почему-то всегда найдутся, кто набивается в апостолы, лезет толковать очередной талмуд, свод жизни и смерти, или норовит выдумать какое новое бумажное правило и поставить себя при этом правиле правым, за тобой приглядывать, а вдруг виноват. Никто в фрезеровщики не спешит, и в маляры. Все политологи и маркетологи. Откуда у державы столько денег для этих прилипал и толкователей, в ум не берется. Или, правда, наш человек без пастырского слова или сопьется, или переколотит один другого, или, как совладелец империи, сам в очередное канет рабство к какому из «колоний» выходцу.

– Да ладно вам, один в болте ошибется, другой подправит, – миролюбиво, но чуть тревожно отнекнулся от неприятного разговора журналист, глядя на убегающие сизые поля и движущуюся секундной стрелкой трубу дальней птицефермы. – Один статейку зловредную накатает, а другой возьмет томик, к примеру, Пушкина и сразу увидит: закинули на тебя невод, а вернется он – пустой, или с тиной, или морскими водорослями. А сам, золотой рыбкой, в страну чистой воды или к каменным перекатам в стремнину форельных хозяйств.

– Никакого другого нету, – упрямо надулся Ашипкин. – За все ты один. Господина Сидорова нету – это сон, гражданин Ашипкин – пустое место, и одному газетчику надо решать, тянуть ему невод или рыбкой с золотой головой по озерам нагуливать. Никого нету, Пушкин, тринадцатый святой, давно с пулей, прилетевшей в награду за его шашни, из могилки на нас глядит. Понимавший всечеловек и содержавший в стерильной палате для душевных больных свою душу, но не удержавший безумное свое тело от мирских сладких растерзаний. Вот насланными львами и неогненными гиенами и был порван, и свинец принял, как золотая рыбка страшный тройной крючок.

– А я не рыбка и не рыбак, – страстно зашептал Марленыч, озираясь в пустом вагоне бледно-бешеным лицом, и на лоб его выбежала капелька пота. – Я болтик, как мне велела высшая сила, спроворил. Всю ночь глядел расчеты и решал: недодам давления – раскрутится к дьяволам на обратной тяге, передавлю с автозакруткой – лопнет в самом красивом месте. Я ни на какие тысячи других кандидатов-академиков не перекладывал и за тупые погоны военпредов не прятался. Сам сделал, как подневольный старик невод. И если все рвануло и побежали горящие людишки прямо в ад, пылая головами и размахивая черными дымящимися ветками рук – не моя вина. Все лезут людишки в горние космические выси, думая о предбаннике рая, а там на поверку – ад. Потому: нет никого более, кроме самого тебя, Сидоров, только ты стоишь на своем стыке рельса и с натягом закручиваешь. Только ты и еще, может, один. Над тобой, который простит и на себя возьмет. А академики, они что! Просто дурни-рупоры, простые черные громкоговорители, что доносят до нас искаженные звуки указаний с небес. Вам-то, правда, что, вам все равно.

– Мне все равно, – эхом откликнулся озадаченный журналист. – Мне, если начну лезть в святую схоластику и опровергать аквинских и преподобных патеров, лютых и сладких, мне тогда каждому огурцу соленому и расплесканной кружке кваса придется поклоны бить. Вы это бросьте. Людям надо стык в стык стоять, ячея к ячее, чтобы треску таскать и трескать, мечтая о золотой рыбе.

Ашипкин мелко рассмеялся, не снимая выражения хитрого идиота.