Серп демонов и молот ведьм

Сидоров, как ошпаренный ледяной водой и выжатый прессом, выскочил за дверь, ловя осколки научного спора: «Сам сжег иномарку-измеритель колебаний детектора лжи из Евросоюза… найдутся на землице силушки, защитим депутатский статут от колеблющихся шатунов-иноходцев… научные журналы лучше бы в трамваях и институтских клозетах не забывал, когда спите… все завалили супостаты супротив научной веры…» Сидоров, и на секунду присев в коридоре спиной к стене, тут же, впрочем, скоренько поднялся и, глотнув показавшейся восхитительной пыли коридоров, все же позволил себе сунуть голову в двери соседней комнаты. Там было пусто.

– Есть кто? – осторожно справился расследователь.

В глубине заставленной пустыми пыльными столами комнатищи тихо брякнула колбочка или фужер. Сидоров осторожно проследовал внутрь того, что официально звалось лабораторией. Именно так было выведено на табличке с внешней стороны фанерной дверки: «Лаборатория Триклятова». Внутри царило ощущение разгромленного футбольными фанатами помещения по выращиванию побед ин витро. Зашевелилась ожившая створка сушильного шкафа, откуда показалась чуть плешивая уже, похожая на башку обожравшейся несвежих гамбургеров мурены, голова Хрусталия Ашипкина и просипела:

– Мы, вечно живые, тут. Как не стыдно, господин Сидоров, вечно опаздывать к раздаче. Тогда уж подсобите вытянуть застрявшую половину.

Тут же послышалось копошенье и в другом углу, и из-под крупного фанерного гроба с громкой табличкой «Пробы всемирной земли. Коктебель, 2008. Мерное, не кантовать» высунулось еще полголовы, худосочное ухо, и блеснули глазками лишенные стекол очечки молоденького человека со вставшими дыбом пушистыми волосенками. Сидоров остолбенел.

Однако, чтобы пояснить произошедшее, стоило бы на минуту вернуться на полчаса назад, к топтавшемуся в растерянности и покинутому проходимцем турникетов журналистом переводчику Ашипкину. Смешно думать, что он так и остался бы, столбом, глазеть на далеко висящие объявления научного симпозиума. Хрусталий поошивался в вестибюльчике, а потом выскочил наружу, глотнуть кислорода, и попытался подпереть одну из держащих фасад колонн, раздумывая, не поднять ли руки кариатидой несколько раз для зарядки бодростью. Тут же вдруг подскочила к Ашипкину личность и спросила:

– Пропуск на вход имеешь?

– Нет, – покачал головой заброшенный.

– Литератор H., – непонятно представился новенький, потертый человек, прижимая пачку макулатуры к впалой, открытой чахотке груди. – Так, пошли. Проходишь турникет – страшно ори и ругайся, поминай всуе Ойничевича, Дудушку и один раз Скатецкого и Святого духа. Угу?

Хрусталий очумело кивнул фамильярному встречному. Так они и пробрались, бранясь и пытаясь всучить друг другу куль с макулатурой, через онемевший турникет, при этом Н. еще вопил голосом одичавшего попугая:

– Господин Скатецкий тебе уши свинтит, свинтус – не вовремя материалы к совещанию и протоколы мудрецов доставишь, Дудушко душу твою продаст, чтобы помнил: секунда в секунду наука делается, вон охрана на что поставленная? Очки втирать? Бессовестный ты бессловесный, который раз регламент графика нарушил депутата Иванова-Петрова.

Прорвавшись за угол вестибюля, Н. затих, ласково улыбнулся и сказал, поправляя Хрусталик) ворот рубахи: «Здесь разложу столик, – и вытянул откуда-то сзади, из брюк, раскладной механизм с расставными ножками, – буду торговать своими изделиями, – и разбросал по столику кипку сброшюрованных листков из макулатурной пачки. – Прошлую неделю три экземпляра купили. Научно-фантастическая опера в трех отделениях, пяти картинах. На семи страницах убористо – арии монстров, дуэты космических гомиков, горгульи без голов тенором тянут. Либретто “Русалки тоже плачут”. Секретарша Скатецкого третий раз берет. Да не читать, просто шефа на деньги нарочно выставляет, силу тела показывает. Алик берет, особо дорогую рыбу заворачивать, еще пожарник экземпляр купил. Пробовал на зажигаемость. А акт составил на пять экземпляров. Хорошо расходится. Лучше, чем в родильном отделении. Бери недорого, пол-эскимо».

– Да нет, – пробормотал Хрусталий. – Мне к Триклятову по делу срочно.

– Налево, налево и перед клозетом прямо, – буркнул Н.

Минут через десять блужданий Ашипкин нашел битую табличку, и сунулся, и вступил в лабораторию. Там серой мышью жался к углу узенький на вид подросток. Тогда и юркнул тихо в сушилку блуждающий переводчик с немецких диалектов.

Потому что напротив очкастого юнца с явно недружественными намерениями обнаружился толстый мужичина, брюхатый и с погонами, а недалеко от входа на огромных пустых бутылях с надписью «ВОДА ПРОЗРАЧНАЯ» трое огромных солдат увлеченно шаркали нардами. Военный заорал, метя в очкастенького:

– Зазубри, рожа. Ты теперь призывных войск первого эшелона салага. От конституции худобой не отвертишься. Не будь я военком района, если ты у меня зеброй очковой не поскачешь. На самую передовую.

Маленький очкарик стал пятиться. Пятна фиолетовые и меловые покрыли его невзрачные щеки. Военком взревел трубой-побудкой: