Серп

— Ваша сестра, Марисса Фергюсон, ушла от нас. Сегодня в час пятнадцать серп Кюри выполола ее. Глубоко сочувствую вашей утрате.

Собеседника это известие, похоже, не потрясло и не огорчило, на лице у него появилось лишь выражение смирения.

— Это все?

— «Это все»?! Вы что, не слышали меня? Я только что сказала, что вашу сестру сегодня выпололи!

Брат Фергюсон вздохнул.

— Чему быть, того не миновать.

Если бы до этого момента Цитра уже не презирала тонистов, то сейчас она совершенно точно начала бы испытывать это чувство.

— Да что вы говорите! — процедила она. — Похоже, это у вас такое «священное» изречение?

— Это не изречение, это простая правда, согласно которой мы живем.

— Ладно, как скажете. Тогда позаботьтесь о похоронах, поскольку им тоже быть и их не миновать.

— А если я не стану, то похороны должно обеспечить Грозоблако, верно?

— Вам совсем наплевать на вашу сестру?!

Человек подумал, прежде чем ответить.

— Смерть от руки серпа — не естественная смерть. Мы, тонисты, ее не признаём.

Цитра едва удержалась, чтобы не высказать этому человеку все, что она о нем думает. Она лишь прочистила горло и постаралась действовать как истинный профессионал.

— И еще одно. Хоть вы и не жили с ней, но согласно документам, вы ее единственный родственник. Это дает вам право на иммунитет в течение одного года.

— Мне не нужен иммунитет.

— И почему это меня не удивляет? — съязвила Цитра. Впервые на ее памяти кто-то отказывался от иммунитета. Даже самые убитые горем родственники всегда целовали кольцо.

— Ты выполнила поручение, — заключил брат Фергюсон. — Теперь можешь идти.

И тут терпение Цитры лопнуло окончательно. Наорать на Фергюсона она не могла, воспользоваться приемом бокатора и врезать ему по затылку, а затем, двинув локтем, уложить мордой вниз — тем более. Поэтому она сделала единственное, что ей оставалось: схватила молоток и вложила всю свою ярость в один мощный удар по вилке.

Камертон отозвался таким ошеломляющим гулом, что у Цитры завибрировали даже зубы и кости. Гудение вилки не походило на звон колокола. У колокола звук пустой, тогда как тон двузубца обладал объемом и плотностью. Он потряс Цитру и прогнал ее гнев. Попросту рассеял его. Заставил мышцы девушки расслабиться. Она застыла с раскрытым ртом. Эхо камертона звучало в ее голове, в животе, в позвоночнике. Гул длился гораздо дольше, чем, по идее, должен был длиться, а затем начал постепенно затухать. Цитре еще никогда не доводилось испытывать нечто столь сокрушительное и одновременно успокаивающее. Она с большим трудом выговорила:

— Что это было?

— Соль-диез, — ответил брат Фергюсон. — Хотя некоторые братья полагают, что на самом деле это ля-бемоль, и споры не прекращаются.

Камертон все еще еле слышно звенел. Цитра видела едва уловимое дрожание, из-за которого контуры вилки выглядели слегка размытыми. Она дотронулась до нее, и в тот же момент звук затух.

— У тебя есть вопросы, — проговорил брат Фергюсон. — Я готов ответить по мере моих сил.

Цитре хотелось сказать, что никаких вопросов у нее нет, но внезапно она осознала, что это не так.

— Вот что вы, тонисты, верите?

— Мы верим во многое.

— Назовите хотя бы одно.

— Мы верим, что пламя не предназначено для того, чтобы гореть вечно.

Цитра взглянула на украшающие алтарь свечи.

— Вот почему ваш курат гасил их?

— Да, это часть ритуала.

— Значит, вы поклоняетесь тьме.

— Нет, — не согласился Фергюсон. — Это всеобщее заблуждение. Люди пользуются им, чтобы шельмовать нас. На самом деле мы обожествляем длины волн и вибрации, выходящие за пределы человеческого восприятия. Мы верим в Великий Резонанс и в то, что он избавит нас от стагнации.

«Стагнация».

Тем же самым словом серп Кюри описывала людей, избранных ею для выпалывания.

Брат Фергюсон улыбнулся.

— Воистину, что-то резонирует в тебе сейчас, не так ли?

Не желая встречаться с его пронзительными глазами, Цитра посмотрела в сторону, наткнулась взглядом на каменную чашу и указала на нее:

— А почему вода такая грязная?

— Это первичный бульон! Микробы в нем так и кишат! В Эпоху Смертности содержимое одной этой чаши могло бы стереть с лица земли целые народы. Тогда это называли «заразой».

— Я знаю, как это называли.

Брат Фергюсон опустил в чашу палец и помешал в вонючей слизи.

— Оспа, полиомиелит, Эбола, сибирская язва — все они здесь. Но причинить нам вред они теперь не в состоянии. Мы не смогли бы заболеть, даже если бы захотели. — Он вынул палец и облизал его. — Я мог бы выпить всю чашу, и со мной ничего бы не случилось, даже расстройства кишечника. Увы, больше мы не умеем превращать воду в нечто пагубное для здоровья.

Цитра ушла, не сказав больше ни слова и ни разу не оглянувшись. Но весь остаток дня она ощущала в ноздрях вонь мерзкой жижи.

• • • • • • • • • • • • • • •

Дела Грозового Облака — не мои дела. Его цель — поддерживать человечество. Моя — формировать его. Грозоблако — это корень, а я — ножницы. Я обрезаю ветви, придавая дереву красивую форму и сохраняя его жизнеспособным. Мы оба нужны. И мы взаимоисключаемы.