Серотонин

В этом хардкорном пригороде строения РДСЛ смотрелись почему-то старомодными и, честно говоря, сиротливыми и запущенными, и не только на первый взгляд, сказал я Камилле, когда идет дождь, почти во всех офисах протекает крыша, а дождь здесь льет практически все время. Вообще казалось, что это не офисный комплекс, а поселок с частными домами, разбросанными наобум не то чтобы в парке, а скорее на безнадежно заросшем пустыре, да и асфальтовые дорожки между зданиями уже тоже потрескались, уступив напору пробивающейся травы. Сейчас, продолжал я, мы пойдем знакомиться с официальным куратором ее стажировки, начальником ветеринарного отдела, он на самом деле просто старый мудак, смиренно заметил я, ничего личного. Будучи по натуре человеком мелочным и агрессивным, он безжалостно изводил всех сотрудников, которые имели несчастье оказаться под его началом, особенно молодых, к молодежи он питал особое отвращение и счел встречу новой юной практикантки, что, между прочим, входило в его обязанности, чуть ли не личным оскорблением. Мало того что он ненавидел молодежь, он и животных-то недолюбливал, за исключением лошадей, лошади, рассуждал он, – единственные животные, достойные его внимания, остальных четвероногих он воспринимал как каких-то мутных люмпенов животного мира, в любом случае обреченных на забой в самом ближайшем будущем. Большую часть своей жизни он проработал на государственном конном заводе в Ле-Пене, и хотя назначение в РДСЛ было, разумеется, повышением в должности – и даже венцом его карьеры, – он посчитал, что ему плюнули в душу. С другой стороны, знакомство с директором надо просто перетерпеть, сказал я, он питает настолько острое омерзение к молодым, что на все готов, лишь бы с ними не пересекаться, поэтому вряд ли Камилла увидит его еще хоть раз за три месяца практики.

Когда эта встреча осталась позади («И в самом деле старый мудак», – сдержанно подтвердила она), я передоверил ее одной из сотрудниц ветеринарной службы, прелестной молодой женщине лет тридцати, с которой у меня сложились хорошие отношения. В течение недели все было тихо. Я записал номер телефона Камиллы, понимая, что первым должен позвонить я, уж что-что, а это правило осталось прежним в отношениях мужчины и женщины, впрочем, я был старше ее на десять лет, и это тоже следовало принимать в расчет. От того периода моей жизни у меня остались странные воспоминания, я могу сравнить его только с редкими моментами умиротворения и счастья, когда боишься погрузиться в дрему, терпишь до последнего мгновения, зная при этом, что сон будет глубоким, прекрасным и целительным. Вряд ли я ошибаюсь, сравнивая сон с любовью; вряд ли ошибаюсь, сравнивая любовь с чем-то вроде сновидения вдвоем, конечно, с вкраплениями индивидуальных снов и легкой игрой совпадений и переплетений, благодаря чему наше земное бытие становится хотя бы терпимым, – более того, другого способа этого достичь не существует.

В действительности события развивались не вполне так, как я предполагал; вмешался внешний мир, и вмешался достаточно грубо: Камилла позвонила мне в панике ровно через неделю, в полдень, из «Макдоналдса» в промышленной зоне Эльбефа. Проведя все утро на птицефабрике, она еле дождалась обеденного перерыва, чтобы сбежать оттуда, я должен приехать, я срочно должен приехать за ней и спасти ее.

Я в ярости нажал на отбой: что за козел послал ее туда? Я отлично знал эту гигантскую птицеферму на триста тысяч кур, экспортировавшую яйца аж в Канаду и Саудовскую Аравию, но главное, у нее была отвратительная репутация, она считалась одной из худших во Франции, и все комиссии оставляли о ней крайне негативные отзывы: в ангарах, освещенных мощными галогенными лампами на потолке, боролись за жизнь тысячи кур, притиснутые почти вплотную друг к другу – там не было клеток, на ферме применяли систему «напольного содержания», – ободранные, тощие цыплята с воспаленным эпидермисом, зараженные куриными клещами, весь свой недолгий век – то есть год от силы – проводят среди разлагающихся трупов своих собратьев, ни на секунду не переставая кудахтать от ужаса. Даже на более приличных птицефермах первое, что поражает посетителя, – нескончаемое кудахтанье, вечно панические взгляды кур, обращенные на вас, панические недоумевающие взгляды, нет, они не просят пощады, да и вряд ли они на такое способны, они не понимают, просто не понимают, почему им приходится жить в таких условиях. Не говоря уже о петушках, бесполезных для яйцекладки, которых заживо бросают охапками в дробилку; все это я знал, я побывал на многих промышленных птицефермах, однако Эльбеф, конечно, особо отличился, но благодаря общечеловеческой подлости, присущей мне, как и всем прочим, я сумел это забыть.

Она бросилась мне навстречу, как только увидела, что я въезжаю на стоянку, прижалась ко мне, надолго застыв в моих объятиях, и никак не могла наплакаться. Неужели люди на такое способны? Как они могут это допустить? Мне нечего было ей на это сказать, кроме малоинтересных банальностей о человеческой натуре.