Серная кислота

Все смолкли, как обычно, когда всеобщее внимание было приковано к ней.

– Я считаю, главные виновники – зрители, – произнесла она.

– Мне кажется, вы не вполне справедливы, – заметил первый мужчина. – Они возвращаются домой с работы усталые, подавленные, опустошенные.

– Есть же другие каналы, – возразила Панноника.

– Вы ведь сами знаете, телепрограммы зачастую служат единственной темой для общения между людьми. Вот все и смотрят одно и то же – чтобы не хлопать глазами, когда другие делятся впечатлениями, не быть в стороне.

– Пусть бы смотрели другие передачи, – сказала девушка.

– Да, хорошо бы, конечно.

– Вы говорите об этом как о недостижимом идеале, – ответила Панноника. – А всего-то и надо – переключить канал, не так уж это сложно.

– Нет, я с вами не согласна, – объявила МДА-802. – Зрители виноваты, ясное дело. Но это не значит, что они главные виновники! Да, они тупые ничтожества, но инициатива исходит не от них. Продюсеры и политики в тысячу раз преступнее.

– Однако на их преступление дают добро зрители и, следовательно, провоцируют его они же, – возразила Панноника. – Политики – порождение публики. Что до организаторов и продюсеров, то это акулы, которые устремляются туда, где есть глубокий разлом, или, попросту говоря, спрос, сулящий возможность урвать кусок побольше.

– Не кажется ли вам, что спрос создают продюсеры, как реклама – потребности?

– Нет. Главная ответственность лежит на тех, кто соглашается такое смотреть, хотя легко можно без этого обойтись.

– А дети? – спросила женщина. – Они приходят домой раньше родителей, сидят там одни, не у всех же есть средства оплачивать няню. И никто не контролирует, что они смотрят по ящику.

– Вы только послушайте себя! – воскликнула Панноника. – У вас находится тысяча объяснений, оправданий, смягчающих обстоятельств и особых случаев там, где нужно судить просто и решительно. Во время войны люди, выбравшие для себя путь сопротивления, понимали, что победить будет трудно, почти невозможно. Однако они не колебались, не тратили время на рассуждения: они боролись просто потому, что не могли не бороться. И кстати, дети следовали их примеру. Не надо считать детей идиотами. Ребенок, воспитанный в твердых правилах, вовсе не безмозглый дебил, как это пытаются представить.

– У вас есть проект переустройства общества, Панноника? – съязвил мужчина.

– Да нет. Просто я за достоинство и уважение, а не за презрение, как те, кто держит нас здесь. Вот и все.

– А вы, ЭРЖ-327, почему отмалчиваетесь? Что вы думаете?

– Я с ужасом констатирую, что среди нас есть только один человек, который наверняка ни при каких обстоятельствах не стал бы смотреть «Концентрацию», – Панноника. Из чего я делаю вывод, что права, разумеется, она, – ответил он.

Все смутились.

– Вы тоже ни при каких обстоятельствах не стали бы смотреть «Концентрацию», – сказала Панноника ЭРЖ-327, когда они оказались наедине.

– У меня нет телевизора.

– Замечательная причина. Вы не сказали о ней. Почему?

– Это вы у нас трибун. А во мне за километр виден учитель.

– Тут нечего стыдиться!

– Конечно. Но, чтобы зажечь людей, расшевелить их, идеальный человек – вы. Кстати, о сопротивлении. А ведь вы смогли бы создать систему сопротивления в лагере.

– Вы думаете?

– Уверен. Не скажу вам как, этого я не знаю. И потом, гениальный стратег вы, а не я. Эффектнейший ход, когда вы спасли жизнь МДА-802, мне бы не придумать никогда.

– Ничего гениального во мне нет.

– Не в этом дело. На вас вся моя надежда.

«Спасение МДА-802 не было спланировано заранее», – подумала Панноника. Удачные приемы рождались сами, их подсказывало напряжение момента. В остальное время голова у нее была занята тем же, чем и у других заключенных: смятение, страх, голод, усталость, отвращение. Она старалась гнать прочь все эти надоевшие мысли и вытеснять их музыкой: четвертой частью симфонии с органом Сен-Санса, чтобы себя подбодрить, анданте из Второй симфонии Шуберта, чтобы согреть и воспламенить сердце.

Назавтра, во время утренней поверки, у Панноники вдруг возникло ощущение, что она в кадре, что камера направлена прямо на нее и ни на миг не выпускает из объектива. Она это чувствовала, была в этом уверена.

Какая-то часть ее существа говорила, что это детский нарциссизм: когда она была маленькая, ей часто казалось, что чьи-то глаза – Бог? совесть? – смотрят на нее. Повзрослеть значит, кроме всего прочего, перестать верить в подобные вещи.

Героическая часть ее натуры приказывала ей, однако, поверить и быстро этим воспользоваться. Не раздумывая, девушка обратила лицо к предполагаемой камере и провозгласила громко и четко:

– Зрители, выключите телевизоры! Главные преступники – вы! Если бы вы не создали такой рейтинг этому чудовищному шоу, его бы давно сняли с эфира! Наши надзиратели – это вы! Когда вы смотрите, как мы гибнем, наши убийцы – это ваши глаза! Вы – наша тюрьма, вы – наша пытка!

Она замолчала, но взор ее оставался пылающим.

Надзиратель Ян подскочил к ней и начал хлестать по щекам так, что чуть голову не снес.