Сергей Горбатов

И он забылся. Но вот близкие и явственные голоса, раздавшиеся где-то почти у самого его уха, за широкими листьями пальмы, заставили его очнуться.

— Дуришь, брат Сашура, дуришь! — говорил один голос. — И нехорошо дуришь — опомнишься, да поздно будет… Так лучше вовремя подумай, что затеваешь, глупый человек!..

— Я не понимаю, князь, о чем вы? — отвечал другой голос, и смущение, и тоска послышались в словах этих.

— Не понимаешь?! Прикидываешься… Так я скажу и прямо. Ну, к чему это «маханье» с Щербатовой?.. Коли я заметил, то и другие могут заметить. Да ты, по видимости, даже и скрываться-то не намерен… Опомнись!

Ответа не было, и голос продолжал:

— А ведь я считал тебя благоразумным, я на тебя полагался… А ты словно малый ребенок… Да коли тебя уж так бес смущает, так ты бы это умненько… Мало ли как… Ну, нашел бы что-нибудь подходящее… Не на глазах у всех…

— Ах, да чего вы меня мучаете!.. Тошно мне — вот что!..

— Тошно!.. Кислятина ты, брат Сашура, и ничего больше!.. Ну и пропадай, коли охота, я предостерег, а там уж не мое дело… Другие найдутся поумнее тебя… Дурить-то не станут. Одного такого я, кажется, сегодня уж видел.

— Кого?!

— Кого! Сам приглядись, может и узнаешь. Мне представлен и даже открытие сделано: умен, образован и душа чистая…

Яркая краска залила щеки Сергея. Но голос уже смолк… Потемкин с миннезингером проходили в следующую гостиную и встречные почтительно давали им дорогу.

— А я тебя повсюду ищу!.. Пойдем, цесаревич желает тебя видеть…

Это говорил Нарышкин.

«Цесаревич!» Сергей сразу позабыл странный разговор, сейчас слышанный, позабыл все и почти с остановившимся сердцем поспешил за Львом Александровичем, который провел его в одну из дальних внутренних комнат.

Это был небольшой кабинет. В покойном кресле у стола, на котором горели две свечки, слабо озарявшие комнату, и стояла ваза с фруктами, сидел Павел, облокотясь одной рукой на стол и поддерживая ею свою голову, а другою отрывая ягоды от крупной кисти винограда; он медленно клал их в рот, высасывал и бросал на серебряное блюдечко.

В комнате больше никого не было.

Когда Нарышкин представил Сергея, Павел остановил на нем свои внимательные глаза, но, будто забывшись, несколько мгновений не говорил ни слова и продолжал высасывать виноград.

Сергей стоял совсем смущенный, не зная, чем все это кончится.

Наконец Павел слабо улыбнулся и кивнул Нарышкину.

— Благодарю вас, Лев Александрыч, не стесняйтесь, пожалуйста… я вас не задерживаю — ведь у вас сегодня хлопот немало.

— Да, уж извините, ваше высочество, одно дело сделал, а сотни других ждут.

С этими словами Нарышкин скрылся.

Сергей остался наедине с цесаревичем, а тот все еще не говорил ни слова и все внимательно и загадочно смотрел на него. Сергей не мог дольше выносить этого взгляда, он чувствовал себя как во время пытки.

«Зачем он меня мучает? Зачем казнит?»

Еще несколько мгновений — и он заговорил бы первый и опять не как дипломат, а как милый и искренний мальчик. Конечно, он насказал бы много лишнего, он объяснился бы в любви перед строгим мучителем.

Но Павел предупредил его. Он вдруг взял его руку.

— Садитесь, сударь, — сказал он, указывая ему на стул рядом с собою. — Знаете ли, сударь, что вы успели, еще не познакомясь со мною, рассердить меня своим неуместным поклоном во время танца?..

— Знаю, ваше высочество, — ответил Сергей дрогнувшим от волнения голосом, — и понял всю вину мою, но тогда уже было поздно ее исправить. Я сам не знаю, как дозволил себе такую бестактность, но я не мог тогда рассуждать, я так давно ждал счастья увидеть ваше высочество… моя голова сама собою склонилась перед вами…

Павел закусил губы, ноздри его раздулись.

— Так недавно здесь и уже научился льстить!.. Слишком рано и стыдно, сударь!..

— Льстить! — отчаянно повторил Сергей, внезапно бледнея.

Слезы показались на глазах его.

Павел взглянул, и вдруг все лицо его мгновенно преобразилось. Глаза засветились добротою, на губах мелькнула улыбка. Он опять взял Сергея за руку.

— Простите… ошибся… спасибо!

— Ваше высочество, вы простите меня и забудьте мою неловкость!

— Я даже рад тому! Вы заставили вас заметить, я пожелал узнать кто вы, а узнав, захотел с вами познакомиться… Знаете ли, сударь, что вы мне не чужой?

Сергей изумленно и в тоже время радостно глядел на цесаревича.

— Да, не чужой… сын Бориса Григорьевича Горбатова не может мне быть чужим. Я хорошо помню вашего отца, хотя и был тогда ребенком… и мне ли его не помнить, одного из немногих и самых верных друзей и слуг отца моего! Я всех помню, всех… и все! Я не раз хотел написать Борису Григорьевичу, и только многие серьезные причины лишали меня этого удовольствия. Но я постоянно справлялся и узнавал о нем… Мне горько было услышать весть об его кончине. Я сказал вам все это для того, чтобы вы поняли, что всегда и во всем можете на меня рассчитывать… Я вам не чужой, слышите!.. Я не забываю…

Голос Павла оборвался, глаза подернулись слезами, он провел рукою по лбу, будто отгоняя тяжелые мысли.