Сергеев Виктор. Луна за облаком

...Машина из треста приехала за Трубиным утром. Шофер ска­зал, что его, Григория Алексеевича, вызывают Шайдарон и Кашири­хин. Сразу он почувствовал, как заколотилось сердце.

— А ты их видел? Какой у них вид? Ну вообще...

— Обычный вид.

— Что они тебе говорили?

— Ну что? Шайдарон сказал, чтобы вас срочно...

— Что еще?

— Телеграмма из Хабаровска.

— Так и сказал?

— Да, так и сказал.

Ну, что еще надо было? Остальное все ясно. Чимита прислала телеграмму. Все ясно. Не-ет, не все. А что там, в телеграмме? Какие слова? Ну. если плохо, она написала бы письмо. Дальше размышлять он уже не мог. Не помнил, как оделся, не помнил, как дошел до машины.

В кабинет Озена Очировича он зашел обессиленный, еле держал­ся на ногах. В глубине души затаилось чувство страха и неуверен­ности: а вдруг шофер что-либо перепутал? Но уже по тому, как улы­бался Каширихин, как блестели глаза Шайдарона под стеклами оч­ков, как гордо топорщился клинышек бородки — Трубин понял: по­лучена радостная телеграмма.

— Читай,— сказал Шайдарон.

Профессор одобрил метод Трубина тчк Подробности письмом тчк Догдомэ». И Есе. Так мало! Он еще раз пробежал глазами телег­рамму. Так мало!

— Что же будем делать?

Шайдарон смеялся, кивал бородкой. Снимал и надевал очки — признак возбуждения.

— Этого надо было ожидать,— сказал он. — А ты вспомни нашу комиссию. Как она работала?

Зачем рисковать, брать на себя ответственность? Гораздо проще высказать сомнение, неуверенность, призвать к осторожности, тер­пению. «Семь раз отмерь, один раз отрежь...» Мудрость веков. Ну ни­чего. Теперь все образуется.

Трубин присел в кресло, не знал, что говорить, что делать, а хо­телось какого-то действия. Григорий почувствовал, что он уже не тот, что был вчера, что-то весомое и значимое стояло за ним, а он, борясь с самим собой, сдерживал рвущиеся чувства.

— Григорий Алексеич,— сказал Шайдарон. — Напиши Чимите... Ты ведь будешь писать? Передай ей от меня, что она очень нужно здесь. Пусть приезжает...

Григорий молча кивнул головой.

Ему снилось в ту ночь, что он идет по берегу озера с Чимитой. «Ну вот, как хорошо,— подумалось Трубину,— что я сдержал слово перед Шайдароном и привез ее сюда, на нашу стройку. Как хорошо! Почему я раньше не думал о том, как славно бывать с ней вдвоем на озере? Почему? Ну вот... Опять я ее потерял, опять она куда-то ушла и жди от нее теперь телеграммы».

И тут он увидел плывущих молодых лебедей в сером оперении. Три пары лебедей. Погружая головы в воду, они искали там что-то, может быть, кормились. Белые клочья тумана колыхались над пти­цами, и вдруг в разводьях тумана он разглядел Чимиту. Хотел поз­вать ее, но побоялся. «Я распугаю птиц и потеряю Чимиту, потом ее не найдешь». Он дождался, когда лебеди погрузили в воду свои го­ловы и сделал несколько прыжков к берегу. Еще до того, как птицы вытащили свои головы из воды Трубин уже замер, как вкопанный. Чимита улыбалась ему из тумана, а лебеди недоуменно глядели на него.

И так он повторял время от времени свой прием, перебегая все ближе и ближе к озеру и, возможно, подобрался бы совсем близко к птицам, но громкое дыхание выдало его. Как безумные, лебеди ша­рахнулись в сторону и, хлопая по воде крыльями, поспешили уплыть подальше от берега.

Трубин был рад тому, что они не поднялись на крыло, а собрав­шись в тесную кучу, кивали друг другу головами. Гортанные звуки неслись над озером:

— Ганг!

— Ганг-го!

Чимиты нигде не было, и Трубин, все более беспокоясь, пошел по берегу, уже не заботясь о птицах — улетят они или нет. А лебеди провожали его, не удлиняя и не сокращая расстояния между ним и собой. От возбуждения и любопытства они продолжали кивать голо­вами и негромко переговариваться:

— Ганг!

— Ганг-го!

— Береги птиц,— услышал он голос Шайдарона.

— Озен Очирович!—обрадовался Трубин.—Тут где-то был?. Чимита. Я уговорил ее вернуться на нашу стройку. Помогите мне отыскать ее. Уж не эти ли птицы спрятали ее? Говорят, птппы во­руют людей.Дни у Трубина проходили в каком-то розовом тумане. Все лю­ди казались ему одинаково хорошими. Встречаясь на участках с ин­женерами. мастерами, бригадирами, он о каждом из них думал только положительно, забыв, что раньше, всего лишь с месяц назад, мог без труда отыскать у любого из них что-либо не совсем приемле­мое для себя, что-либо портившее их, пусть даже в мелочах, в самых незначительных поступках.

Трубин был уже назначен главным инженером и готовился к отъезду е Хабаровск, как вдруг розовый туман разметало ветрами, пронесшимися над домом, где он жил.

Вечером Трубина встретила растерянная, вся в слезах. Фаина Ивановна.

— Ой, что случилось-то!— воскликнула она, заламывая руки.

Григорий смотрел на нее широко открытыми глазами: какие те­перь могут быть у него огорчения, когда получена телеграмма из Ха­баровска, когда он снова на стройке?

— С Софьей-то, что стряслось! Ужас один... Не знаю, что и бу­дет...

— Да что случилось?

— Под машину попала... Пока я в магазин ходила, она вышла погулять...

— Где она?

— В больнице.

— А как? Как попала под машину?