Сергеев Виктор. Луна за облаком

Григорий догадывался, что все это происходило не столько от рассеянности, а сколько потому, что такими действиями старушка как бы показывала Григорию, что тут, в квартире, она была и остается хозяйкой и без нее ему не прожить и дня, что он ничего не найдет, а если и найдет, то сделает не так, как нужно.

...В жизни случается, что кто-то один сводит вместе нескольких неизвестных доселе друг другу людей и наскоро их знакомит. Вско­ре обстоятельства вынуждают его самого покинуть этих людей и те, оставшись одни, чувствуют себя какое-то время стесненно. Иногда они трудно переживают отсутствие того, кто их свел и познакомил.

Вот так было и у Трубина с Фаиной Ивановной. Софья как бы наскоро познакомила их и уехала, оставив обеих в растерянности и некотором неудобстве.

Фаина Ивановна, постучав, вошла в комнату Григория. В руке она держала письмо. «От Сони»,— сразу решил Григорий. Старушка, поджав губы и прикрыв глаза, выглядела несколько торжественной. Неожиданно для Григория прозвучал ее высокий — от нахлынувших чувств — голос:

— Вот видишь... пишет. Теперь ей и мать нужна. Вот почитай, как без матери-то оставаться!

Ничего нового Софья не сообщала. Она по-прежнему не работала и не указывала причин этого. Довольна ли она мужем — опять-таки ни слова. Никаких бытовых подробностей. Зато много о матери: «ску­чаю без тебя», «как бы хотелось встретиться», «вижу тебя во сне постоянно», «сердце обливается кровью, как подумаю, что ты одна».

— Дела-а,— неопределенно протянул Григорий, возвращая пись­мо. Да и что он мог сказать Фаине Ивановне? Пусть сама говорит. Если ей есть, о чем.

Фаина Ивановна присела на стул, пожевала бледными, сухими губами и сказала:

— Может, домой ее затребовать, а? Какой бы ты, Гриша, совет мне дал? Я уж, думаючи, из ума вышла.

Григорий подергал плечом, полез за папиросой. Не потому, что курить захотелось, а надо чем-то занять руки.

— Мне трудно вам советовать. Да и как это вы затребуете?

Старушка вздыхала, вертела конверт.

— Может, и ты ей, дуре, напишешь?— вдруг спросила она.

— Я? Ну, что — я?— Он опять подергал плечом. — Унижаться я не могу, Фаина Ивановна.

— А кто тебя просит унижаться? Ты и не унижайся. Дура, она и есть дура. Эва, придумала! Ехать?! От добра добра не ищут. А я что тебе скажу. Ну, как там? Ведь по всякому можно прописать. Скажи ей, что мать, мол, места себе не находит, что свет белый ей не мил. Так и есть.

— Да вы не плачьте, успокойтесь!

— А что мне... Все равно Куда я нынче? Кому нужна⁹

— Поехали бы к ним туда. Жили бы вместе.

— Да от кого же я поеду?— оживилась Фаина Ивановна — Или я от своего угла поеду? Раньше обходилась без путешествиев, а те­перь на старости лет разве сымусь в неизвестные края. Ну и посове­товал ты, Гриша! Она, может, недолго с ним поживет да еще надума­ет что-нибудь, а я куда? Нет уж, с места не тронусь. Я тебя об одном прошу. Напиши ты ей. Она тебя послушает. Вот чует мое сердце— послушает.

— Да с чего это она послушает?

— Думается мне, жизнь-то ее пообтерла, научила уму-разуму. Она... Я так мыслю. Она бы, пожалуй, и вернулась, да с тобой не ве­дает, как помириться.

— Об этом в письме ничего нет.

— Мало ли, что нет. Нет, а и есть! Ты бы написал, а? Я ведь не к тому тебя склоняю, чтобы вы сошлись. Это ваша забота, как хоти­те, как порешите. Простишь ты ее — хорошо. Нет? Бог тебе судья, а я ни в чем тебя не виню.

— Вы уж говорите так, словно она вещи собирает в дорогу.

— Ну, вещи не вещи. А выходит, что нажилась там. Дак ты бы написал, а? Уважил бы?

— Если уж так надо — попробую,— согласился Григорий.

Фаина Ивановна повздыхала и ушла довольная.

Григорий прилег было, но что-то не лежалось. Думал о Софье, о просьбе ее матери. И тут в глазах помутилось. Старые обиды, рас­тревоженные приходом Фаины Ивановны, всплыли со дна его души.

Он встал и долго безостановочно ходил по комнате, бросая впол­голоса такие слова о своих, когда-то близких ему людях, какие бы никогда не сказал им в лицо. Но произносить именно эти слова очень хотелось, они облегчали, снимали тяжесть, делали его смелее, прин­ципиальнее, чем он был. Он понимал, что с ним происходило... А все же не терпелось хоть самую малость побыть в состоянии возбужде­ния — чуточку повыше всего своего обыденного, надоевшего и опо­стылевшего.

А все вокруг было так сложно, так непонятно и переменчиво, что Григорий, хотя и находился в возбуждении, наперед подсознательно соглашался, что все останется, как было, как прежде. Даже если она и поиедет. А что если в самом деле приедет? Тогда что? Жизнь в этой квартире кончится тем, что... «A-а, зачем об этом думать? Слиш­ком рано. Слишком».

Он сел за письмо. Но перед тем, как начать его, заговорил с со­бой: «Чего я жду от этого письма? Надо ли мне писать? Она может истолковать все по-своему. Зачем я пишу? Просила Фаина Ивановна. Это правда. Но это еще не вся правда. Смелее! Вытаскивай, что у тебя спрятано на самом дне обидчивой души. Ты сознайся. Хоть са­мому себе сознайся. Тебе надо, тебе хочется, чтобы она приехала. Хочется?»