Сережик

– Конечно. – Сережик присел на корточки рядом со мной и широким жестом руки обвел сверху все фигурки, до которых смог дотянуться. – Здесь вся моя деревня.

– А почему нет овец и кур? – спросил я.

– Потому что они глупые, – не задумываясь, ответил Сережик. – И имен у них нет.

– Логично, – согласился я и, указав на ближайшую глиняную фигурку, спросил: – Можно взять в руки?

– Конечно, – с готовностью согласился Сережик и, чуть улыбнувшись, словно извиняясь, добавил: – Только, пожалуйста, будь с ними осторожен.

Фигурка, что я взял в руки, изображала молодого парня, которого звали, кажется, Юрием. Он частенько разъезжал по деревне на тракторе, горланя веселые песни, слова которых было невозможно разобрать не только из-за рева мотора, но и потому, что сам исполнитель знал их менее чем на треть. Но мелодию, а главное, настроение песни ему всегда удавалось передать безукоризненно.

Пальцами я ощутил плотную упругость, как будто фигурка была сделана не из глины, а отлита из высококачественного каучука. К тому же, как мне показалось, она была чуть теплой, успев, должно быть, нагреться на солнечном свете, который, проскальзывая сквозь открытое Сережиком окно, падал на край нарисованной на полу деревни.

– У тебя отлично получается, – сказал я, ставя глиняного человечка на место. – Кто тебя научил?

– Никто меня не учил. Да я раньше и сам не знал, что умею, пока глину особую не нашел. – Сережик подтянул к себе оранжевый пластиковый таз и, подцепив ладонью, показал мне неровный темно-коричневый шар размером с небольшой арбуз. – А как нашел ее, так все само собой получаться стало.

– И что же необычного в этой глине? – поинтересовался я.

– Этот кусок глины у меня уже третий год в тазу лежит. А не сохнет, не твердеет. И еще, она все время теплая, даже зимой в мороз. Такой глины больше нигде нет. Да ты сам попробуй!

Тремя пальцами я отщипнул небольшой кусочек глины и помял его в ладони. Глина была мягкой и одновременно упругой. Она совершенно не липла к пальцам. Деформировалась она легко и пластично, от малейшего сжатия, но делала это не сразу, а с небольшой затяжкой, как будто предоставляя мне возможность передумать и сохранить прежнюю форму. И в самом деле, несмотря на влажный блеск, она была теплой, как и та фигурка, которую я перед этим держал в руке.

– Попробуй, может быть, у тебя тоже получится, – полушепотом произнес Сережик.

На мгновение я и сам поверил в то, что достаточно только пожелать, уверовать, и я смогу вылепить из зажатого в кулаке куска глины все, что только пожелаю. Но – нет. Я тряхнул головой, и наваждение рассеялось. Даже в детстве у меня получались из пластилина не солдатики, а кривоногие уродцы с торчащими в стороны руками. Я еще решительнее покачал головой и замазал свой кусочек глины в общий ком.

– Лучше покажи мне, как ты это делаешь, – предложил я Сережику.

Сережик уверенно оторвал кусок глины и несколько раз крепко сдавил ее между ладонями. Что произошло потом, я до сих пор не могу ни понять, ни объяснить, хотя после этого мне еще не раз случалось наблюдать за тем, как делает свои фигурки Сережик. Комок глины, казалось, завис между разведенными в стороны ладонями мастера – настолько быстро бегали по нему, придавая нужную форму, пальцы Сережика. При этом он не контролировал работу рук глазами, взгляд его был устремлен куда-то в потолок. Он как будто пребывал в состоянии медитационного транса. Глядя на него, я подумал, что он не прервет своего занятия, даже если запылают стены сараюшки.

Продолжалось это минуты две-три, не больше. Совершенно неожиданно стремительный бег пальцев остановился, Сережик раскрыл ладони и сам, как мне показалось, с удивлением посмотрел на то, что у него получилось. На ладонях сидел петух. Растопырив крылья, взъерошив хвост и запрокинув голову с роскошным, чуть завалившимся на левую сторону гребнем, он, казалось, готов был взбаламутить застоявшуюся тишину пронзительным криком.

– Вот так, – просто сказал Сережик и, сжав кулак, снова превратил петуха в бесформенный комок глины.

– Зачем ты это сделал?! – с досадой воскликнул я.

Мне было искренне жаль пропавшего красавца.

– Он мне не нужен, – ответил Сережик.

– Разве ты не сохраняешь то, что делаешь? – удивился я.

– Я леплю только жителей своей деревни. Остальное – это так, баловство.

– Но для деревни ты уже сделал всех, кто в ней живет.

– Людей то и дело приходится переделывать. Они все время меняются, становятся другими, не такими, как вчера. Вот, например, посмотри на себя.

Я нашел взглядом прямоугольник, обозначающий дом бабы Кати.

– Что ж, очень даже похож, – хмыкнул я.

Трудно было не узнать себя в сидящем, поджав ноги, человечке. Тем более что на одну его коленку был прилеплен крошечный кусочек бумаги, а в правой руке была тоненькая щепочка, изображающая авторучку.

– Таким я увидел тебя в тот день, когда ты только у нас появился, – сказал Сережик.

– А потом ты добавил бумагу и ручку, – догадался я.