Серебряный леопард

Турецкие орды, ведомые Алп Арсланом и его наследниками, Яги Сияном и Кылыдж Арсланом, по лучившим кличку Красный Лев, разоряли богатейшие провинции империи, вырубали фруктовые сады и оливковые рощи, стирали с земли не только деревни, но и города.

Граф Морис уверял, что можно много дней скакать по когда-то богатому и цветущему анатолийскому плато и не встретить человеческого жилья, если не считать таковым зловонные палатки из козьих шкур – турецкий кочевой лагерь.

Эдмунд, по-прежнему восторгавшийся чудесным городом Константинополем, теперь уже, однако, не глазел на все с открытым ртом, точно саксонский простак на придорожной ярмарке. Он начал внимательно присматриваться к людям, сновавшим по узким и грязным улочкам, и вскоре, с помощью сэра Тустэна, научился распознавать различные группы населения, например, наемников, которые охраняли город; в полном вооружении, в иноземных одеждах, они слонялись по улицам и скорее напоминали хозяев города, чем наймитов империи. Среди этих варваров, защитников Византии, были и выходцы из Центральной Азии. Невероятно уродливые, они выделялись высокими скулами, приплюснутыми носами, узкими глазами и пучками сальных волос. Еще более многочисленными были турки-сельджуки; кривоногие и беспокойные, они в большинстве своем происходили из племен, враждебных Арслану. Таких варваров редко можно было увидеть пешими – они обычно разъезжали на своих приземистых лошаденках. На службе у Алексея Комнина были и представители других диких племен – болгары, словены, печенеги, половцы и многие другие.

Эдмунд старался научиться распознавать все эти варварские народы, так как сэр Тустэн как-то заметил, что от этого, возможно, будет зависеть его жизнь.

Расталкивая толпу, с высокомерным презрением к азиатским «собратьям по оружию» проходили кавалеристы императорской гвардии. Среди них особо выделялись неуклюжие светловолосые саксонцы, а также варяги. Эти последние, как объяснили Эдмунду, относились к северному народу, который в течение нескольких поколений двигался с Финского залива через земли руссов к Черному морю.

Эдмунда особенно заинтересовали многочисленные франкские наемники, которые отчаянно подыскивали себе занятие, обивая пороги военного министерства. Свирепые, невежественные и алчные, именно они, по словам сэра Тустэна, эти люди в рубашках, покрытых железными бляхами, никому не уступали в бою и проявляли завидную преданность, когда им регулярно платили.

На небольших и грязных рынках, остро насыщенных запахами пряностей, ковры, ткани, драгоценности и благовония с Ближнего Востока лежали рядом с янтарем, мехами и полотном из Западной Европы. Торговля шла по крайней мере на полусотне языков и диалектов, большинство из которых было непонятно даже одноглазому ветерану. Греческий язык, к счастью наиболее распространенный, был доступен сэру Эдмунду. Конечно, то здесь, то там до него долетали обрывки разговоров на нормано-французском, итальянском и саксонском.

Бывший граф, потряхивая рыжей шевелюрой, часто протирал глаза, осматривая мощные двойные стены протяженностью в четыре с половиной мили, которые защищали столицу Византии со стороны суши. Он все еще краснел при воспоминании о своем упрощенном представлении, будто замок Сан-Северино является вершиной инженерного искусства.

Даже теперь ему казалось, что он, проснувшись однажды, воочию убедится, что все чудеса, поразившие его здесь, в действительности лишь плод его живого воображения. Тем не менее он в благоговейном трепете взирал на колоссальную статую Константина Великого, который в 324 году после Рождества Христова перевел столицу империи из Рима в город Византии. Еще более захватывающее зрелище представлял собой ипподром, огромный каменный монолит, вмещающий более пятидесяти тысяч человек, что больше всего населения Суссекса. Глядя на ряды каменных скамей, вздымавшихся все выше и выше к небесам, он задавался вопросом: не игра ли это воображения под влиянием какого-нибудь дурмана. Осмотр огромных правительственных зданий, роскошных дворцов и бесчисленных церквей рождал в его неискушенном разуме недоверие и амбиции.

По пути к вилле графа Мориса Склера в квартале Августеон двое норманнов зашли на базар, где торговали тощие крючконосые торговцы с большими черными, неспокойно бегающими глазами.

– А к какому народу принадлежат эти люди? – поинтересовался Эдмунд, отметив их тщедушное телосложение и неизменно маленькие руки и ноги.

– Эти расторопные и шумливые торговцы, – объяснил сэр Тустэн, – арабы или сарацины. Неверные. Почитатели Мухаммеда.

– Неверные! Что же эти богохульные собаки делают здесь в качестве свободных людей? – Пальцы Эдмунда сжались на рукоятке меча.

– Оставьте, если не хотите, чтобы с вас заживо содрали кожу, – бросил одноглазый рыцарь. – Здесь всегда соблюдали закон, по которому купцы любой расы или верования могут свободно торговать в пределах городских стен. Если, конечно, они не нарушают мира в империи.