Серебряное блюдо

Вдруг раскололась ночь. И разом пала ниц,
И покатился град, как сонмы колесниц,
И засверкала мгла, и сумрак распылен.
В разрухе и красе, Амон, ты оголен.

Вся твердь — живой поток убийственных камней.
И хлещет землю град, что миг — то все сильней.
В глубинах льдин огонь. И раненая тварь,
Упавши, мечется. О, твердь, сильней ударь!

В глубинах льдин огонь. А над потоком льет
И, заглушая крик, по головам он бьет.
Он бьет, хоть на земле уж распростерт беглец…
Отец, — воскликнул сын. Мой сын, — сказал отец.

Отец, кишит зверьми все небо, как леса.
Пусть соколом взлечу, отец, я в небеса.
Швырни меня, отец. Расплющусь я как вошь!
Отец, хаос настал. Отец, чего ты ждешь?

Мой первенец, мой сын, хаоса нет, законы
Царят на свете, сын, железные законы.
И лишь рассеется дым павших государств,
Завидят их не раз сквозь груды пепла царств,

Отец, струится кровь твоя, как едкий яд.
Железные законы, сын, на нас глядят.
Последний из птенцов, отец, в ночи убит.
И враг наш в эту ночь рыдает, сын, навзрыд.

8. Саранча

Но бедствий океан тем не иссяк, Амон.
Как на посмешище ты будешь обнажен.
От крови отсчитав семь кар, в восьмой ночи
Твой облик извратит сонм полчищ саранчи,

И все зеленое сотрут с лица земли.
Народ столь крохотный тебя, Амон, палит.
Когда ветра пустынь иссушат лист дотла,
От весен и от зим останется зола.

Утратишь разум ты. Забыт и одинок,
Взывает к небесам трепещущий сверчок.
Лишь о тебе грустит печальный сей певец…
Отец, — воскликнул сын. Мой сын, — сказал отец.

Отец, где город тот? Где лес, роса и новь?
Они мне чудятся во сне сквозь град и кровь,
Сквозь них лик матери глядит в меня с небес.
Но саранча прошла, и образ тот исчез.

Мой первенец, так стерлись родина и образ,
Дабы больней любить ее изъятый образ.
У нас в очах она, как черная зола.
У нас в сердцах она, как голубок бела.

Отец, из-за окна гляжу я на Амон.
Как камыши, мой сын, наш город оголен.
Последний лепесток пристал, отец, к песку.
Целует землю, сын, он на своем веку.

9. Тьма