Сердце зимы

Ронни толкнул дверь, дополнив звон брелков звоном колокольчика, и вышел наружу. Я зависла, не зная, как попрощаться, но Барбара сделала это за меня – дружелюбно улыбнулась и помахала рукой. Она смотрелась неуместно в магазине – будто шла мимо и вдруг, исключительно из прихоти, решила выложить бесхозный товар.

– Она такая… заботливая, – сказала я, когда мы с Ронни встали на пешеходном переходе, дожидаясь зелёного света.

– С ней бывает. Включает режим наседки и начинает кудахтать, хотя на самом деле ей всё равно. – Он оглянулся на магазин и добавил, прищурившись от яркого солнца: – Думаю, она специально так себя ведёт. Ну, чтобы окружающим казалось, что она проявляет материнскую заботу обо мне, и чтобы они чего-нибудь сомнительного не подумали.

– Сомнительного?

– Ей двадцать три, а мне – семнадцать. Люди что только не придумают, знаешь. Соседи иногда болтают, так Барби расстраивается вместо того, чтобы игнорировать.

Интересно, каково это – иметь мачеху, которая старше тебя всего на шесть лет? С ней ведь, наверное, есть, о чём поговорить, и нотации она читать не станет, потому что сама ещё недавно была подростком. С другой стороны – ну о чём мне-то с такой говорить? Я – сомнительный собеседник даже для двадцатитрёхлетней девушки, у которой в пасынках семнадцатилетний лось в два раза её выше и крупнее.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, и Ронни достал из кармана огромную связку ключей.

– От магазина, – пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд, – от склада, от квартиры… от всякой ерунды, в общем.

В квартире приятно пахло, как в Спа-салоне.

– Барби постоянно жжёт благовония, – сказал Ронни, – типа сандаловое дерево, пало санто и всякая такая хрень. Голова от этих палок-вонючек потом квадратная. А ещё брызгает на занавески какой-то сладко фигнёй, и на наволочки, и в шкафы. Думаю, она хочет меня убить.

Кухня, куда Ронни меня отвёл, оказалась крошечной и практически пустой. Из-за роста и комплекции он будто бы занял собой всё свободное пространство.

– Мама пришла бы в ужас, – проговорила я, когда Ронни открыл холодильник, из недр которого на меня с тоской взглянул одинокий кусок ягодного пирога.

– У нас некому готовить. Барби только портит продукты, да и мы с отцом так себе кулинары.

Он начал деловито собирать сэндвичи из принесённых в корзинке продуктов: разложил на разделочной доске хлеб из полиэтиленовой упаковки, порезал его на треугольники, накидал в каждый сэндвич огурцов, салатных листьев, кусков копчёной курицы и бог знает чего ещё и приправил всё это смесью соусов, один из которых точно был горчицей. Мне показалось, что ингредиенты он добавлял наобум.

Достав с полки большой термос, он налил в него кипятка, щедро насыпал кофе, корицы, кардамона и коричневого сахара и, закрутив крышку, взболтал всю эту смесь.

– Честно говоря, твой способ делать кофе не внушает доверия, – заметила я.

– Брось, – ответил Ронни. – Это будет лучший кофе в твоей жизни. Он настолько хорош, что даже мой способ заваривания его не испортит.

Сэндвичи он обернул фольгой, потом сложил их в пакет и убрал всё это в свой огромный чёрный рюкзак, который валялся брошенным на полу. Там же, в этих недрах портативной чёрной дыры, скрылся термос.

Тут дверь открылась, и на кухню вошёл двухметровый (с рулеткой я его, конечно, не измеряла, но, клянусь, это самый огромный человек из всех, что я видела) мужчина с короткой тёмной бородой и неаккуратно подстриженными волосами. Поначалу он показался мне каким-то древним и суровым, но, присмотревшись, я поняла, что дело в бороде. Она его старила и придавала лицу злобный вид.

– Это папа, – сказал Ронни, махнув в сторону отца испачканным в смеси соусов ножом. – А это Амара.

– Привет, – пробасил мистер Райт. – В парк?

– Ага.

Больше он ничего не сказал. Только потоптался немного на кухне, бестолково открывая каждый шкафчик в поисках еды, и в конечном итоге вытащил из рюкзака Ронни два сэндвича, а из морозилки – бутылку пива и ушёл со своей добычей в гостиную. Мне сразу стало его жалко. У нас-то дома еды всегда навалом, причём, сугубо полезной. Мама на калориях и пользе для организма просто повёрнута.

Когда мы уходили, из гостиной доносился жуткий сатанинский рык.

– Он у меня любитель дэт-метала, – сказал Ронни, и я кивнула со знанием дела, хотя и не поняла, о чём он.

Пройдясь по залитой солнечным светом улице до остановки, мы сели в автобус и минут пятнадцать ехали под The Cure, надрывно хнычущих в наушниках, один из которых Ронни по обыкновению вручил мне. За дорогой он не следил – сидел в проходе, задумавшись о чём-то своём, и глядел в пол. Очнувшись, он заторопился к выходу и принялся всех расталкивать с поминутным: «Простите» и «Извините». Люди будто отлетали от него сами, спеша уступить дорогу, чтобы не быть сметёнными неловкой неуклюжестью человека, не до конца осознающего собственные габариты.