Сердце Сумрака

Артем сел, растер лицо ладонями. Он наблюдал, как девушка соскользнула с кровати и встала перед ним, словно давая полюбоваться своим изящным телом. Из одежды на Агате были только красные чулки в сетку да строгие очки в роговой оправе. Девушка нагнулась, чтобы поднять с пола использованный презерватив, намеренно повернувшись к нему маленькими упругими ягодицами, и Артем увидел лиловые следы, оставшиеся от его пальцев. Он нечасто спал с Агатой, но каждый раз вспоминался потом со смущением. Она сама просила его быть с ней жестким. Девушка знала, что в постели ему нравится превращаться в грубое животное, и знала, что он стыдится этого. Если бы Валентина тогда, в Париже, впустила его в свою постель, он никогда бы больше не вернулся к Агате – смешной девчонке, трогательно лупоглазой, как персонаж аниме. Рядом с Валентиной он стал бы другим. Стал бы выше духом. О, Валентину он носил бы на руках.

Еще будешь носить. Ты же нравился ей. Любовь улыбается тому, кто умеет ждать.

Агата подплыла к Артему вплотную, чтобы ее острые грудки с клубничными сосками были на уровне его взгляда. И он почувствовал, как в нем вновь пробуждается желание. Маленькая гейша умела соблазнять. Но все это – ее робкая услужливость, бесконечные восхищенные взгляды и грудь на изготовку – раздражало его.

Уймись. Это просто влюбленная девчонка, только и всего.

– Не надо кофе, мышонок, не надо ничего, – сказал он сквозь зубы, – я пришел за информацией.

– За информацией, – Агата поникла, – но, Артем… я расскажу тебе то, что знаю, – и ты сразу уйдешь от меня.

Локшин усадил ее рядом, подбирая подходящие слова – но не подобрал ни одного, и маленькая Темная волшебница снова залепетала:

– Если бы ты только мог почувствовать, что я чувствую. Если бы ты видел сны, которые я вижу о нас… Ты помнишь, как мы познакомились тем летом в «Лесной сказке»?

– Нет.

– Нас всех собрали в лагере, ничего не объяснили. А чтобы мы не боялись, вожатые придумывали нам развлечения, игры, концерт самодеятельности. Не вспомнил?

– Нет, – повторил Артем.

– Я пела под гитару. Я уже тогда была страшно влюблена в тебя, как и половина девчонок из отряда. Влюбилась впервые, и сразу безнадежно, навсегда, навечно. Наши имена оба начинаются на букву «А», мне казалось – это знак. Я не могла уснуть до самого утра, лежала и грезила о тебе. Когда вожатый предложил выступать на концерте, я сразу подумала, что спою свою самую любимую песню для тебя. Я буду петь сердцем, думала я, – и ты услышишь, ты поймешь.

Она вдруг тихо пропела – тонким и ломким, но очень красивым голосом:

Свет
Твоего окна
Для меня погас, стало вдруг темно,
И стало все равно —
Есть он или нет, тот волшебный цвет…
Свет
Твоего окна —
Свет моей любви,
Боль моей любви.
Ты отпусти меня, ты отпусти меня
И больше не зови, не зови, не зови…
…Осень, осень, лес остыл и листья сбросил,
И лихой ветер гонит их за мной…[1]

«Возможно, все так и было», – подумал Локшин. И маленькая девчонка из Смоленска, что поднялась на сцену, испуганно сверкая очками, – с гитарой, из-за которой такую малявку было еле видно. Возможно, эта девочка и пела песню о несчастной любви, отчаянно глядя прямо на него, сидевшего в первом ряду, очень может быть. Но когда Агата снова спросила, помнит ли он, Артем снова нашел для нее лишь одно слово:

– Нет.

Агата опустила голову. По ее щеке скатилась дрожащая прозрачная капля, впиталась в белую ткань простыни.

Начинается!

– Давай без соплей, – сказал он, сдерживаясь.

– Это их сын, – тихо заговорила Агата, проглотив слезы, – они зовут его Огонек, хотя настоящее имя Ярослав. Ему двенадцать лет. Гордеевы где-то скрывались с момента его рождения или даже дольше. Тайпан придумал, как их выманить… есть один Темный, которого они очень боятся и мечтают убить.

– И он отвечает им взаимностью.

Агата кивнула, глядя в сторону.

– Как его имя?

– Дориан. Многие знают его под кличкой Сет. Когда-то он числился в Дневном Дозоре, но съехал с катушек, убил много Светлых и теперь в розыске. Тайпан рассчитал правильно. Ради сведения счетов с ним они не могли не выбраться из своего убежища – и сына там оставить одного тоже не могли. Они слишком боятся.

– Чего?