Сердце Проклятого

— Другого шанса нет и не будет. Если завтра слова Захарии не сбудутся, если вера моя не приведет наш народ к свободе, то, может быть, мое пленение заставит подняться равнодушных? Может быть, они восстанут, чтобы спасти человека, который идет на смерть ради них? Мы слишком близки к поражению! Я надеялся, что каждый день будет давать нам новых сторонников, а на самом деле только терял тех, кто встречал меня у Овечьих ворот в первые минуты. Я думал, что в Храме люди сплотятся вокруг меня, помогут мне изгнать торговцев и это будет началом бунта, началом освобождения! Но и этого не случилось. Людям не хочется ничего менять. А те, кто хочет перемен…

Он вздохнул и зябко повел плечами.

— Нас слишком мало, чтобы одолеть Рим без помощи Яхве, но вполне достаточно, чтобы заронить зерна неповиновения в подходящую почву. Неужели среди тех, кто слушал меня, не найдется людей, готовых встать на мою защиту? Мы все сделаем вместе: мы — люди и Он — Всевышний. Я знаю, что Он вмешается в нужный момент! Он просто не может не вмешаться!

Права, о, как права была Мириам, когда делилась со мной своими страхами на берегу Генисаретского моря! Никто не может обмануть сердце любящей женщины. Он хотел спасти Израиль, и, если для этого ему пришлось бы погубить себя, он не счел бы свою гибель чрезмерной жертвой.

— Вы — мои близкие друзья и должны исполнить просьбу, — продолжил он, не повышая голоса. — Послушайте меня! Все не так, как кажется! Я вовсе не безумен и не ищу смерти. Все сходится… Все сходится абсолютно! Тогда выступит Господь и ополчится против этих народов, как ополчился в день брани. И станут ноги Его в тот день на горе Елеонской, которая пред лицом Ершалаима к востоку; и раздвоится гора Елеонская от востока к западу весьма большою долиною…

Голос его окреп, стал громок, в нем зазвенел металл — я много раз видел, как толпа замолкала при звуках его речи, и даже на нас, деливших с ним еду и кров, он действовал волшебно.

— … и половина горы отойдет к северу, а половина ее — к югу. И вы побежите в долину гор Моих; ибо долина гор будет простираться до Асила; и вы побежите, как бежали от землетрясения во дни Озии, царя Иудейского; и придет Господь Бог мой и все святые с Ним. И будет в тот день: не станет света, светила удалятся. Этот день будет единственный, ведомый только Господу: ни день, ни ночь; лишь в вечернее время явится свет… И будет в тот день, живые воды потекут из Иерусалима, половина их к морю восточному и половина их к морю западному: летом и зимой так будет. И Господь будет Царем над всею землею; в тот день будет Господь един и имя его — едино… И вот какое будет поражение, которым поразит Господь все народы, которые воевали против Ершалаима: у каждого исчахнет тело его, когда он еще стоит на своих ногах, и глаза у него истают в яминах своих, и язык его иссохнет во рту его… И сам Иегуда будет воевать в Ершалаиме…

Он встал, выпрямился, плечи развернулись, и лицо обратилось к звездному небу. Голос его зазвучал в полную силу — звенящий от жизни, страсти и … веры, которая стремительно вела его к погибели. Но мы слушали его заворожено, смотрели на него, как на живого пророка, а он и был таким! Ведь только пророки могут так говорить с людьми, только их слова так пронзают людские души! Дар пророка — тяжелая ноша! В нем власть над людьми, в нем возможность повелевать судьбами, но и плата за талант высока. Чрезмерно высока. Эта цена — жизнь.

— … все остальные из всех народов, приходивших против Ершалаима, будут приходить из года в год для поклонения Царю, Господу Сил, и для празднования праздника Кущей; и все котлы в Иерусалиме и Иудее будут святынею Господа Саваофа, и будут приходить все приносящие жертву и брать их и варить в них, и не будет более ни одного хананея в доме Господа Сил в тот день.[20]

Он замер под звездным хороводом, словно ожидая, что сверху на него хлынет дождь из света и силы. Но небо молчало. Молчали и мы. Я вдруг понял, что стою на коленях, и, оглянувшись, увидел коленопреклоненных Шимона и Мириам. Я не помнил, когда именно опустился на землю в молитве. Я уже тогда молился мало, от случая к случаю, но в эти минуты порыв мой был так искренен и силен, что молитва исходила не из губ моих, а из самого сердца. Я просил Бога не за себя — Яхве редко прислушивается к таким просьбам, я просил за Иешуа, за Мириам, за Шимона, Андрея, Матфея, Фому, Иохананна, за Мириам Иосифову и Мириам Клеопову, за всех своих и не своих, за наш Израиль, да пошлет Неназываемый ему всяческого благополучия…

Мириам и Кифа молились рядом со мной так истово и вдохновенно, как никогда до того.

Я думаю иногда — услышаны ли были эти молитвы? Может быть, произошедшее в следующие дни и было ответом Всевышнего на наше обращение? Был ли путь, который предстояло пройти всем нам, единственно возможным? Существовал ли другой выход? Могло ли случиться так, чтобы Иешуа остался жить и учил людей по-своему до самой старости, Мириам бы рожала ему детей, Кифа хранил бы ему верность и хватался за меч при малейшей опасности для равви?