Сердце Пармы

О крещении надо говорить с попами. Михаил поначалу хотел обсудить свой замысел с Дионисием. Он долго присматривался к игумену, и старик начал ему нравиться: строгий, твердый, честный. Однако как-то раз Михаил увидел, что молодой послушник о чем-то просит Дионисия, а старик, насупив брови, сердито кричит в ответ: «О чем думаешь, греховодник! До конца света семнадцать лет осталось! О спасении думай, вот чего!» И Михаил не стал вызывать Дионисия на разговор. Незачем, если старик решил, что мир уже в преддверии Страшного суда. Сам же Михаил в конец света на исходе седьмого тысячелетия не верил. Может, он был плохим христианином, но не видел никаких знамений Судного дня.

Оставался только Филофей. Епископ вернулся из Усть-Выма в марте. Вот тогда Михаил и улучил время побыть с ним с глазу на глаз.

Филофей его выслушал, понимающе кивая головой.

– Согласен с тобой, князь, – сказал он. – Да и дело это богу и Москве угодное. Но скажи, кто тебя надоумил пойти ко мне? Сын?

– При чем здесь Матвей? – удивился Михаил, не знавший о разговоре княжича и епископа в Покче.

Филофей успокоился.

– Я тоже о том размышлял и вот что надумал, – продолжил он. – Пермяков покрестить заново, после Стефана, Питирима и Ионы, – еще полдела. Надо тебе порядок княжения переиначить. Княжества пермские преобразуй в погосты, и в каждом погосте чтоб церква с попом была. Князьцов назначь церковными старостами, чтоб попа кормили. Князьцы люди темные, то за честь почтут, а ты с них в том клятву возьми. Они у тебя вроде все крещеные?.. Ты же срок определенный после выжди и объяви, что отныне ясак в храмах принимать будут, чтоб людишки ясачные его в храм несли, а не князьцам. Пусть те как рыбы насуху останутся и власть потеряют.

– Князьцы не согласятся.

– Конечно нет. Но ведь ты клятву с них возьмешь. Да и дружин у них нету, а у тебя есть. Ты дружиной должен будешь храмы беречь.

– Думаю, и пермяки попу ясак не понесут.

– Понесут. Ты посчитай. Через князьцов у них ясак в три доли складывается: доля князьца, доля Чердыни, доля Москвы. Причем доля князьца больше будет, чем обе другие, вместе взятые. А теперь этой доли не станет – уменьшится ясак. Выгодно храмам-то его давать. Вот пермяки и понесут в храмы. Кто меньше дерет, тот и люб.

– А как же церковная доля? – напрямик спросил Михаил.

Филофей змеино улыбнулся:

– Подождет до лучших времен. Монастырю митрополит поможет, а попы, что у князьцов на кормлении будут, пусть свое хозяйство заводят, от тебя безтягловое.

– Хитер ты, владыка.

– Так ведь Пермь – не первая страна, которую к Христовой церкви приобщают, – скромно сказал епископ, опустив глаза.

– Какие ж еще премудрости ты знаешь?

– Дальше – мелочи… Ну, дозволь попам суд вместо князьца вершить. Перепись пусть ведут. Сделай некрещеным ясак побольше, чтобы крестились скорее… Тебе легко, у тебя народ оседлый. Поволнуются людишки, понятно, и смирятся. Земля богатая, хоть и не хлебная. И сами прокормятся, и тебя прокормят. И меня. Лет через пяток станет твое княжество и сытым, и сильным.

– Значит, надо мне пермских князей на совет созывать?

– Погоди немного. Для начала нужно еще Дионисия уломать, чтобы попов дал.

Михаил был доволен беседой с Филофеем, хотя и остался в душе какой-то осадок. Будто бы не до конца открыт был владыка, темнил.

Через несколько дней инок позвал князя в келью к игумену. Дионисий, завесив глаза бровями, сидел у своего стола, заваленного пергаментами, положив на грамоты руку. Филофей торчал на скамье напротив, поставив меж острых коленей резной Стефанов посох. Рядом с кипой свитков притулился его служка – дьячок Леваш из Усть-Выма. Михаил поклонился и сел на лавку в стороне, как чужой.

– Я, епископ Филофей, божьей милостью и волей митрополита шестой епископ Пермский, созвал вас, набольших людей княжества Перемь Великая, на совет, как нам вместе довершить дело пермских владык – Стефана равноапостольного, Исаакия, Герасима, Питирима и Ионы, – торжественно огласил Филофей. – Изложи, княже.

Михаил, чувствуя себя неловко, коротко пересказал Дионисию то, о чем они с Филофеем давеча говорили.

– Каково же, отец, мнение твое? – спросил Филофей.

Дионисий качнулся, словно пробудился, и зыркнул на епископа блеснувшими под кустами бровей глазами.

– Не дело то, – веско сказал он.

– Как же не дело? – удивился Филофей. – Паствы прибудет, храмов…

– Паствы, храмов, причта – да, а верующих – нет.

– Объяснись, – строго велел Филофей.

Дионисий вдруг возвысил голос так, что свитки посыпались у Леваша из рук.

– Я-то, дурак старый, думал, что после прохвоста Ионы к нам благонравный владыка прибудет! Поверил грамоткам твоим из Ферапонтовой обители! Позор на мои седины! Еще на Руси увидел я, что церковь – невеста Христова – в вавилонскую блудницу превращается! От того окаянства бежал сюда, в глухомань, а скверна и сюда добралась! Мирские дела непотребные именем церкви вершить – грех! Вслед за Стефаном вашим лжеапостольским и сюда, в чащобы пермские, поп с мошной приполз!

– Ты что ж, подвиг Стефанов отрицаешь?