Сердце Пармы

Как-то раз при Вольге он объяснял кому-то, зачем так поступает. Сытый, выспавшийся человек в бою плох. Сила играет, подмывает, хочется лихость проявить, покрасоваться. А бессонная ночь словно бы гасит душу человека, притупляет чувства, и на ратное поле выходит не творец-искусник, а надежный ремесленник, который точно и привычно делает свое дело. Мечом воя двигает уже не гнев, не одержимость, не страх, а непогрешимый и выверенный опыт. Такой ратник будет только слушать и выполнять приказ; и путаться в крови в нем силы не найдется; и удача его не опьянит; и о бегстве он не вспомнит.

После заката Пестрый направил полки на поле завтрашней битвы: копать рвы для конницы, бить колья, отсыпать валы, защищающие лучников. Вольга со слипающимися глазами качался в седле, разъезжая вслед за князем. «Соснуть бы…— мечтал он. — А может, искупнуться?.. Когда ж свет вернется? На свету дрема отстанет…» Возвратившись в шатер, Пестрый велел нести квасу; он пил квас и поглядывал на очумевшего рынду. Косматые вершины кедров, снизу озаренные кострами, шумели в звездах неяркого северного неба.

— Взбодриться хочешь? — спросил князь. — А вот отправлю тебя сейчас со всеми прочими могилу рыть, и взбодришься.

— Какую могилу? — оторопел Вольга.

— Общую. Ее перед рассветом все войско рыть будет.

— Свят-свят, князь! — Вольга перекрестился. — Ты что ж, для живых людей скудельню готовишь?

— Готовлю. А перед битвой велю еще и отпеть всех. Даром ли попа возим?

— Да почто же это тебе? — изумился Вольга.

— Кто себя мертвым считает, тот смерти не боится. Злее драться ратнички будут.

— Грех, — убежденно сказал Вольга. — Не по уму, да и не по душе мне твоя хитрость, князь. Отпусти ты меня до боя. Пойду в разведку.

Пестрый усмехнулся, перекосив тонкогубый рот.

— Иди, курья душа.

Вольга стащил кольчугу, холодившую ночью тело, оставил шлем и поножи, натянул рваный зипун и шапку, подпоясался оскордом, за голенище сунул ножик.

Над далекой глыбой Искора голубой криницей горела Полуночная звезда. Трава под ногами стрекотала, брызгала ночными кузнечиками. Высокое небо со всеми своими светилами как стог громоздилось над головой. Вольга дышал всей грудью, чувствуя медвяный хмель набирающих силу трав, росный и влажный ветерок с Колвы, чуть уловимое, но просторное и грозное эхо запахов пармы — горько-смолистое, будоражащее, древнее.

Дозорные у пермского стана жгли костры, и Вольга, дивясь наивности пермяков, попросту обошел их, даже не пригибаясь. Стан, как подтаявший сугроб, кучами расползся по склонам холмов. По опушке перелеска горели огни, бродили стреноженные кони, вверх оглоблями стояли телеги, под которыми храпели хозяева. «Эх, вояки!..» — радостно поражаясь беспечности врагов, восклицал про себя Вольга. Вокруг костров сидели люди, следили за котлами, ели, переругивались по-русски и по-пермски, пересмеивались, кричали что-то, пили. Вольга не чувствовал, что он на войне, лазутчик, а эти люди — его недруги. Он будто бы попал в незнакомую артель, или в купеческий табор, или к косцам… Он остановился в круге света костра, возле которого на охапках кедровых лап лежали русские.

— Сядь, не торчи, как дрын заборный, — лениво предложили ему.

Он сел на корточки и протянул к углям руки.

— Тоже на рать пришел? — спросил у Вольги ближайший мужик, лежавший на боку. Он был одет в рванье, перемотанное веревкой. На кушаке висел ржавый меч. — Сам-то чей?

— С Лолога, — ответил Вольга, вспомнив перебитых словен.

— Пашенный? Промысловый?

— Пока никакой. Недавно осел.

— А откуда пришел?

— Онежанин с Волкострова, — честно рассказал Вольга. — Отец рыбарил, а я в извозе был, в Новгород на торг рыбу ставил. Московиты пришли — воля кончилась. Податями задушили, приписали к боярам. Убег.

— Понятное дело, — кивнул мужик. — У всех эдак. Потому и поднялись против московита — кто от сохи, кто от сети, кто от рогатины. Без воли недоля.

— Думаешь, одолеем? — спросил Вольга.

— Должны, — почему-то грустно ответил мужик.

— Ладно, добрые люди, Бог в помощь, — поднимаясь, попрощался Вольга. На душе было хорошо, словно и вправду собирался драться с московитами, отстаивая свою волю. И он вдруг ощутил родство со всеми людьми, что собрались вокруг.

Вольга вышел к большому костру, от которого далеко разносились крики и хохот. Здесь, видать, бражничал какой-то пермский князец с дружиной. Вольге стало интересно: каковы они, истинные, исконные пермяки? Он бросил на траву зипун и уселся, скрестив ноги по-татарски. Хмельной воин слева покосился на него, что-то хрипло крикнул, и по цепочке сидящих из рук в руки поплыл для Вольги ковш с брагой. Вольга принял его, поклонился и пригубил.

Пермский князь — высокого роста, одетый в рванье поверх дорогой, искрящейся от костра кольчуги, с золотой серьгой в ухе, беззубый и желтоглазый — что-то увлеченно рассказывал дружинникам, почти кричал, яростно махал кулаком.