Сердце Пармы

Михайлову шубу оба купца осматривали долго и придирчиво: шуба дорогущая, князю впору, откуда такая у никому не известного проезжего человека? Однако шубу взяли и заплатили много.

Воевода хворал. Он никого не принимал, но для Михаила вылез из постели. Сидя в горнице на лавках, они разглядывали друг друга. Гаврила Нелидов был рослым, видным мужиком с окладистой бородой и крепко вылепленными скулами, только глаза сейчас были как у побитой собаки. Расспрашивал о Москве, о великом князе. Михаил скупо отвечал. К принесенным чарам никто не притронулся. Наконец воевода оттиснул на прогонном листе свой перстень и встал. Михаил тоже поднялся, поклонился и вдруг услышал за спиной: «С богом, князь. Не помни зла…» Он не оглянулся. Он зла и не помнил. Пусть его помнят пермские боги.

От Устюга с торговым обозом Михаил добрался до Вятки, сделав крюк. Подобной же оказией доехал до Кая. Его никто не узнавал. Изменился князь с тех дней, когда привозил сюда пленного Асыку — постарел лицом, прогорел глазами, и без того неяркими, подернулся ранней сединой, как старый камень мхом, да и одет был бедно. Это не Течик с Калпаком в золотых бухарских халатах и малиновых сапогах, что въехали сюда на бочке браги с ордой вопящих оборванцев и спалили баню. В Кае Михаил купил лодку, припасы, а оставшиеся деньги завязал в платок и вечером кинул в открытое окошко церкви.

Целыми днями Михаил лежал на корме, лениво пошевеливая веслом, и смотрел на проплывающие мимо берега. Полгода назад здесь прокатился могучий поток московитского войска — и никаких следов. А в Перми Великой кто-то из пришельцев погиб, кто-то убежал, кто-то потерялся, многие остались: лежали, залечивая раны, или осели на землю, или поставлены служить в новой дружине. Втрое поредевшее войско снова прошло этой же дорогой — и опять никаких следов. Вот теперь он, Михаил, проплывает по реке — последний осенний листок облетевшей человеческой рощи, и река тоже не вспомнит о нем, едва он скроется за поворотом.

В Искоре в плен к Пестрому попали все шесть князей. В лощине московиты не добили Качаима, приволокли его в свой стан — изрубленного, истекающего кровью, но живого, еще способного выжить и жить дальше. Из-под стволов пищалей достали Мичкина — оглушенного, с простреленным бедром. Затоптали, поломали все кости, проломили голову, но так и не убили Бурмота. Исура, ринувшегося в схватку на коне, сдернули с седла и повязали, не оставив и царапины. Зыряна придавило воротами. Всех их вместе с Михаилом в Искоре запихали в одну землянку.

В землянке они просидели несколько дней, так и не увидев своего победителя — князя Пестрого. Он разбил пермское войско, взял пермскую твердыню, пленил пермских воевод, и ему уже незачем было разговаривать с ними. Из врагов они превратились для него просто в вещи, которые надо было доставить в Москву. Причем эти вещи никуда не денутся, никто на них не позарится. Все внимание Пестрого поглотили подарки великому князю. Пестрый послал в Москву шестнадцать сороков соболей; соболью шубу убитого Ионой покчиноского князя Сойгата; из его же закромов — пол-тридцать поставов сукна, приданое Сойгатовых внучек; к тому же — три брони: кольчугу Исура, прадедовский доспех Качаима, помнящий еще мечи мурманов, и кольчугу Бурмота, с которой не стали снимать прицепленный к рукаву кистень — пусть подивуются московские дьяки Оружейной палаты; а к кольчугам — шлем Исура и две булатные сабли. По цене подарки равнялись ясаку за пять лет, а если брать доход с купеческих пошлин, то и за год Москва получила бы те же деньги.

В середине июня барки и насады московитов тронулись от берегов Искора вниз по Колве. Вышли в путь с рассветом, а на закате уже проплывали чердынские холмы. Лучи заходящего солнца слепили, черня и без того обугленные частоколы острога. Взгляд сам притягивался к терновому венцу сгоревшей крепости на челе горы — три башни над кручей, как три вдовы, глядели поверх реки и лесов вдаль, туда, где над пармой ярко горел от заката костер Полюдова камня. Сумерки стекали на Пермь Великую со склонов вогульских кряжей, но искорка Полюда все не угасала, а потом как-то незаметно отделилась от земли и взошла звездой.

Обоз в Москву вел тысяцкий Кузьма Ратманов. Пленных везли раздельно, каждого на своей барке. Вместе они собирались только на ночлеге, под строгим караулом. И здесь Михаил увидел, как их шестерых на две неравные половины начала разделять незримая трещина.

Исур и Зырян в плену оправились быстро. Неукротимая натура татарского шибана не могла мириться с неволей. Исур что-то горячо нашептывал Зыряну, который лишь неуверенно пожимал плечами и качал головой, но все равно уступал напору. Несложно было догадаться, о чем они скрытничают… Когда же Исур и Зырян подступились к Михаилу вплотную, Михаил бежать отказался. И Зырян его понял, а Исур обиделся, надменно отвернулся и больше с ним не заговаривал.