Сердца в строю

Может быть, поэтому Анне хотелось, чтобы их новая квартира напоминала ту, старую, в военном городке на границе, из которой в июне сорок первого года уехал в командировку Алеша и не вернулся больше… Ей хотелось снять в столовой красивую хрустальную люстру и повесить вместо нее матерчатый розовый абажур, такой, какой висел в их старой квартире, прибить на стене в спальне вырезанную из «Огонька» репродукцию левитановского «Марта», как раньше, поставить на туалетном столике маленькую в деревянной самодельной рамке фотографию лейтенанта Алеши Верховцева, ту, что так бережно хранила она всю войну. Анне казалось: если бы новая квартира была похожа на старую, то и новый Алексей — чужой, далекий — был бы прежним Алешей, Алешей ее молодости. А как они были счастливы! Нет, нет, лучше ничего не вспоминать и делать вид, что все идет по-старому.

Анне было бы легче, если бы Алексей плохо к ней относился, был невнимательным, несправедливым, оскорблял ее, может быть, даже ударил… Тогда она нашла бы в себе силу протестовать, упрекать, разойтись.

Но Алексей был заботливым, предупредительным, старался, чтобы она не скучала. В те вечера, когда он был занят по службе, он присылал билеты в театр, на концерт, уговаривал пойти к знакомым.

Какие театры, какие знакомые! Ей нужен Алексей, его любовь, его прежний нежный взгляд. Но любви не было, и ходила Анна по просторной квартире, как на поминках.

Когда Алексей бывал дома, Анна делала вид, что целиком погружена в хозяйственные заботы: хлопотала с утра до вечера, не жалея сил.

— Что ты так мечешься? Отдохни. Успеется, — не раз говорил Алексей.

— Надо, Алеша. Столько лет, как цыгане, жили. И белье надо, и то, и другое. Юрик уже большой, а за столом с ножом обращаться не умеет.

Верховцев, по правде говоря, был доволен, что Анна так увлеклась хозяйством. Занятая домашними делами, она не будет замечать его настроения, его раздумий, его тоски.

А как хотелось Анне ничего не знать, не чувствовать, не замечать. Она и взвалила на свои плечи, как снежный ком, растущий клубок домашних дел, чтобы заглушить в душе боль, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями, чтобы вечером валиться устало на кровать и засыпать тяжелым сном, чтобы не снился ей прежний, ласковый и родной Алеша, чтобы не рвала сердце ревность.

Но напрасно старалась Анна, она не могла не замечать, как тоскует и мучается Алексей. Вот он читает книгу и вдруг тяжело задумается, и новые морщины ясней проступят на лбу и у рта. Вот на улице или в театре увидит идущую навстречу женщину, вздрогнет, с надеждой и страхом всматриваясь в нее. Потом глаза тухнут, лицо стареет, и Анна понимает: Алексей ошибся, прошла другая, чем-то похожая на ту…

Конечно, лучше бы сесть рядом, посмотреть в глаза и сказать:

— Ты любишь другую, Алексей!

Но так страшно услышать правду — а он скажет правду. Так невыносимо станет жить с правдой. Лучше молчать. Делать вид, что ни о чем не догадываешься, что счастлива, довольна, что все идет по-старому. Это не вернет мужа, но сохранит отца Юрику. Есть у Юрика отец — самый лучший, самый благородный. Не она ли сама изо дня в день воспитывала у сына любовь, уважение к отцу. И она отдаст свою жизнь, свое сердце, пойдет на любую муку, чтобы нерушимо жило в душе сына это ею воспитанное чувство.

XL

Со дня на день откладывала Анна поездку к Клавдии Петровне Устиновой, чтобы передать медальон, который в зимний вечер, уходя на смерть, оставила ее дочь. На душе и без того тоскливо, как же брать на себя еще одну боль!

Все же, переборов себя, Анна достала из шкатулки медальон и поехала на Сивцев Вражек, где жила Устинова. Со страхом подходила Анна к ветхому особнячку, каких немало, верно еще с пушкинских времен, сохранилось в этой части города. Что встретит она в квартире № 5? Жива ли Клавдия Петровна? В Москве ли она? Как отнесется к гостье, пришедшей с таким страшным напоминанием?

У парадной двери, покрытой потрескавшейся, почерневшей масляной краской, Анна остановилась. Старомодный звонок с заржавевшей чугунной надписью: «Прошу дернуть».

Анна дернула за ручку звонка. Где-то в глубине отозвался колокольчик, послышались неторопливые шаркающие шаги. Щелкнула задвижка, и старушка в платке и теплых домашних туфлях, такая же ветхая и приземистая, как особнячок, открыла дверь:

— Вам Клавушку? Сейчас должна прийти. В школе занятия в два часа оканчиваются. В три она всегда дома бывает.

Анна в нерешительности остановилась на пороге.

— Да вы зайдите, — пригласила старушка. — К нам матери часто заглядывают.