Сердца в строю

— При чем тут люди! — вскипел Батюшков. — Тут антисоветская вылазка, а вы о какой-то заботе. Сегодня же надо дело в трибунал передать. Салаев так в Москве доложит, что нам с вами не поздоровится. Я-то уж его знаю…

Полковник крикнул:

— Андрющенко! Позови Белову!

Галя ничком лежала на койке, когда ее позвали к начальнику госпиталя. Она вошла в кабинет полковника бледная, с темными дикими глазами.

Батюшков отошел к окну. Мало ли какую штуку может выкинуть припадочная девка. Он и раньше недолюбливал ее. Кажется, у нее уже была какая-то история в полку. И не мудрено: с таким характером не уживешься. Ну, ничего, трибунал найдет на нее управу. Ишь недотрога выискалась…

Полковник строго посмотрел на Белову:

— Била?

— Била!

— Палкой?

— Палкой!

— Какая нахалка! — не выдержал Батюшков. — Вот упекут тебя, будешь знать!

— Даниил Гаврилович! Я попрошу вас дать мне возможность поговорить с Беловой, — сказал полковник таким тоном, что Батюшков осекся.

— Приставал? — снова спросил полковник.

— Да!

— Так вот что, Белова. — Полковник встал, надел очки. Пожилой, тучный, сразу ставший похожим на того, кем он и был в действительности, — на профессора, доктора медицинских наук. — Так вот что, Белова. И впредь таких паскудников бейте. Моими руками бейте! Я буду отвечать. Ясно? Можете идти.

Когда Белова вышла, полковник сказал ошеломленному Батюшкову:

— А вас, Даниил Гаврилович, я попрошу передать подполковнику Салаеву мою покорную просьбу, чтобы завтра утром он оставил госпиталь.

— Я протестую! Я не позволю… — начал Батюшков, но полковник перебил:

— Считаю вопрос решенным, и если у вас нет ко мне других дел, то не задерживаю.

Утром подполковник Салаев с забинтованной головой отправился в штаб фронта, и регулировщицы на перекрестках лихо козыряли ему, чтобы не ударить лицом в грязь перед раненым фронтовиком.

После инцидента с подполковником Салаевым Батюшков возненавидел Галю холодной, незатухающей ненавистью. Ее присутствие в госпитале каждодневно напоминало о скандальной истории, которая бросила не очень благовидную тень и на его репутацию. Правда, Салаев в штабе фронта о происшествии даже не заикнулся. Получив на складе отдела снабжения радиоприемник «Телефункен», он укатил в Москву. Но Батюшков хорошо знал своего приятеля: рано или поздно он подложит свинью начальнику госпиталя, а заодно и ему.

Омрачало душевное состояние Батюшкова и то обстоятельство, что взаимоотношения его с начальником госпиталя, которые и раньше были больше чем прохладные, теперь окончательно испортились. Даже с рядовым санитаром полковник разговаривал охотнее и теплее, чем со своим заместителем. Сухо, коротко, сугубо официально.

В порядке, так сказать, превентивном Батюшков пытался в своих беседах с работниками Санитарного управления охарактеризовать начальника госпиталя как самодура, грубияна, человека, отрицательно влияющего на личный состав. Однако все окончилось неожиданно. Генерал — начальник управления — вызвал Батюшкова и очень грозно сказал, что если тот не наладит с Павловским нормальных деловых взаимоотношений, то будет отстранен от работы.

Батюшков не на шутку испугался. Чего доброго, могут послать в медсанбат или, что еще хуже, в полк. Поневоле пришлось примириться с тем, что начальника госпиталя на данном этапе свалить не удастся.

Тогда Батюшков решил подойти к делу с другого конца. Он навел справки о Беловой. Расследование дало неплохие результаты. В биографии санитарки оказалось немало темных пятен.

В армию попала при весьма странных обстоятельствах, во всяком случае минуя военкомат.

Жила с командиром взвода, переметнулась к командиру полка. Из полка ее выставили, естественно, не за благонравное поведение. И вот полковая потаскушка разыгрывает из себя святую невинность! Смешно! Только на старого пентюха (так про себя Батюшков называл начальника госпиталя) это могло произвести впечатление.

Выбрав удобный момент, когда полковник был в благодушном настроении, Батюшков сказал как бы между прочим:

— А Белова хорошей штучкой оказалась. Медаль-то она не зря получила. Не под одной шинелью лежала…

Полковник снял очки, большим белым платком неторопливо протер стекла, сказал обычным тоном, каким говорят о прошлогоднем снеге:

— Должен вам заметить, Даниил Гаврилович, что вы большой руки негодяй.

С этих пор между начальником госпиталя и его заместителем разговор о Беловой больше не поднимался.

XXXII

В тот апрель сады под Берлином щедро цвели нежным бело-розовым цветом. В небе, вспарывая синий холст, неистово метались наши и немецкие самолеты, земля день и ночь дрожала от близких и дальних разрывов, дома стояли пустоглазые, облизанные черным огнем. А сады — яблони, груши, сливы — цвели невозмутимо и празднично, цвели наперекор войне, гордые своей миллионнолетней мудростью: жизнь сильнее смерти!

…Гвардейский стрелковый полк Героя Советского Союза Алексея Верховцева, форсировав Одер, уже в двадцатых числах апреля с боями вошел в предместье немецкой столицы.