Сердца в строю

Стреляли слева и справа, поблизости с короткими паузами стучал пулемет. Метров через пятьдесят командир батальона оглянулся. Рассыпавшись, пригибаясь, бежали красноармейцы. Многие уже обгоняли его и, проваливаясь в глубоком снегу, взбирались по склону высоты.

Верховцев тяжело переводил дыхание. Теперь главное — сердце. С той минуты, когда он выбежал из укрытия и крикнул: «За мной!», сердце заколотилось в груди. Верховцев боялся, что он не достигнет высоты, повалится в снег, задохнется. Размахивая правой рукой, в которой был пистолет, левую прижимал к сердцу, как бы пытаясь усмирить его бешеное клокотание. Ему казалось, что бежит он очень быстро и оттого так шумит ветер в ушах. Хотел крикнуть «ура» — в груди не хватило воздуха, и он только открывал рот, глотая холодный, бьющий в лицо ветер.

Но «ура» уже неслось по всему полю, устремляясь к высоте. Уже на самом гребне ее зачернели фигуры наших бойцов, послышались взрывы гранат, торопливые автоматные очереди: бой завязался во вражеских траншеях.

И здесь-то Верховцев увидел Щурова. Тот лежал ничком, уткнувшись в снег. В первую минуту Верховцев подумал, что младший лейтенант убит. Он склонился над Щуровым и совсем рядом увидел его глаза, побелевшие от страха.

— Встать!

Щуров приподнялся. Руки, упиравшиеся в землю, дрожали. Чувство омерзения охватило Верховцева.

— Трус! — крикнул он и бросился вперед.

Враг вел ожесточенный артиллерийский и минометный огонь. Густо чернели разрывы, вскипая дымом, огнем, брызгами мерзлой земли. Верховцев пробежал еще метров двадцать, как вдруг горячая тугая волна подхватила его и с силой ударила о землю. Разом все стихло: и разрывы снарядов, и автоматная трескотня, и далекие крики «ура».

Верховцев лежал на правом боку у края воронки, прижавшись щекой к твердой, как железо, земле. Он чувствовал, что бок становится теплым, словно кто-то подогревает землю, и эта теплота медленно ползет к животу: значит, ранен и сильно идет кровь. Азарт боя, охвативший его во время бега, сменился почти равнодушием: «Вот и конец!» И сразу пришла другая, тревожная мысль: «А как же высота?» Он попытался приподняться. Но земля покачнулась, стала уходить из-под рук. Темные пятна заволокли поле, высоту, небо, и Верховцев упал лицом в черный снег.

Санинструкторы рядовые Галина Белова и Никита Сасов выносили раненых с поля боя. Когда начался ожесточенный огневой налет врага, Никита — угрюмый и неразговорчивый боец — был убит осколком разорвавшейся рядом мины. Оглушенная разрывом, Белова лежала возле Сасова, испуганно теребила его за рукав шинели:

— Никита, слышь, Никита!

Еще минуту назад она разговаривала с этим человеком, слышала его негромкий голос, ее раздражал тяжелый запах Никитиного пропотевшего ватника, перемешанный с махорочным дымом. А теперь Никита мертв, Галине хотелось закрыть глаза, кричать, звать на помощь. Она лежала в неглубокой воронке и знала, что нет силы, которая могла бы заставить ее бросить это, такое ненадежное убежище. Рядом послышался стон. Осторожно приподняла голову и увидела Кострова. Он полз, волоча по снегу ногу.

— Сейчас помогу, — и Белова с опаской двинулась к раненому.

— Я сам, — прохрипел Костров. — Ты майора спасай. Там он!

— Командир? — с ужасом прошептала Белова и проворно поползла вперед, куда указал Костров.

Метрах в десяти она натолкнулась на лежащего в снегу Щурова.

— Ранены, товарищ младший лейтенант? — подползла к нему Белова.

— Нет, ничего, а ты куда?

— Командир ранен. Где он?

— Убит майор. Сам видел, как миной его накрыло. Возвращайся, — и Щуров проворно пополз к своим траншеям, низко пригибая голову к земле.

«Может, еще жив», — усомнилась Белова и двинулась дальше. Она старалась как можно плотней прижиматься к земле, сровняться с ней. Наперекор страху, наперекор естественному желанию спрятаться от мечущегося над головой металла она ползла вперед. Ей то и дело приходилось поднимать голову, чтобы осмотреться. Наконец в большой воронке увидела двоих. Ординарец командира в новом полушубке и добротных валенках лежал, опрокинутый на спину ударом взрывной волны. Глаза его закатились, словно затянулись синеватыми бельмами. Вторым был Верховцев. Он лежал, прижавшись щекой к земле, и, казалось, прислушивался к тому, как гудит удаляющийся бой.

«Мертвый», — решила Белова, переворачивая на спину тяжелое тело майора. Рванув борт шинели, припала ухом к груди Верховцева. Еле слышно через гимнастерку билось сердце.

— Жив!

Теперь Беловой овладело одно, все затмившее желание: донести раненого в расположение батальона, спасти его. Лихорадочно повторяя бессвязные слова: «сейчас», «сейчас», «ничего», она приподняла комбата и навалила на плечи.

Самым трудным было встать на ноги. Колени дрожали, раненый свинцовым грузом тянул к земле. Если бы ей раньше сказали, что она сможет поднять взрослого человека, Галина только засмеялась бы: «Куда мне!» Теперь же она не только подняла Верховцева, но и, шатаясь, задыхаясь от непосильного напряжения, пошла по полю.