Сердца в строю

— А что? — Щуров уже понял: проговорился, сказал совсем не то, что надо было говорить этим людям. В считанные секунды он низко и, верно, уж навсегда пал в их глазах. Надо сейчас же, немедленно исправить оплошность, превратить все в шутку, пусть не очень умную, но шутку, заговорить о другом. Но он не нашелся, понуро стоял перед командирами, и мелкие капли пота сыпью выступили на висках.

— Вы уже думаете о пенсии? — Бочаров старался не смотреть на Щурова, чтобы не вспылить, не наговорить лишних, резких слов.

Щуров начал, запинаясь:

— Товарищ полковник! Направьте меня в распоряжение отделения кадров дивизии. Трудно мне в полку… по личным соображениям… Вы понимаете…

— Хорошо, товарищ капитан. Мы примем решение. Можете быть свободным!

Когда Щуров вышел, Бочаров дал волю душившему его негодованию:

— В его годы мечтать о пенсии! Как бы сесть на шею государству, народу. Ты только представь себе: этакий здоровый оболтус, которого запрягать можно, подсчитывает, сколько ему лет осталось служить, чтобы дотянуть до пенсии. Дотянуть до двадцати, до двадцати пяти, до полковничьих погон — как угодно, лишь бы дотянуть. Не служить, а дослуживать! Вот что стало смыслом, целью его жизни. Вот кого в три шеи надо гнать из армии! Мерзавец!

Орлов улыбнулся. Как-то само собой развеялся неприятный осадок, который остался после разговора со Щуровым. Ему нравилась горячность Бочарова, и он не мог сдержать улыбки.

— Ты чего улыбаешься? — сердито посмотрел Бочаров. — Не согласен?

— Знаешь, о чем я подумал, — все так же улыбался Орлов. — Никак не могу себе представить такое сочетание: пенсионер Бочаров! Хоть убей — не могу: Василий Бочаров — пенсионер! Да ты и в девяносто, лет будешь так же бурлить и кипеть.

Улыбнулся и Бочаров:

— И я не могу себя представить пенсионером. Хотя уже за двадцать пять перемахнуло.

— Ага! И ты, оказывается, подсчитал. А на бедного Щурова гром и молнии мечешь.

— Это я на случай, если с тобой окончательно разругаюсь.

XXIX

Осенний день, но на дворе тепло, прозрачно, солнечно — бабье лето. В стеклянном воздухе плавают белые нити паутины, влетают в настежь открытые окна квартиры Орловых, путаются в огромном букете цветов на столе, в золотых волосах Лены.

Раскрасневшаяся Акулина Григорьевна суетится на кухне. Лена примеряет уже третье платье: одно слишком яркое, крикливое, другое совсем монашеское, словно у нее траур. И вдруг решила: надену то, в каком была вечером в парке, когда в последний раз говорила с Юрием. Ни разу не надевала с тех пор…

Телефонный звонок прозвучал резко, неожиданно. Акулина Григорьевна подошла к аппарату, осторожно приложила трубку к уху:

— Кого вам?

Нахмурившись, прикрыла рукой трубку, прошептала:

— Опять Щуров. Ишь въедливый какой!

Лена даже не повернула головы.

— Скажи, что дома нет.

Акулина Григорьевна крикнула в трубку, как глухому:

— Нет ее дома! Чего? — и опять прикрыла рукой трубку: — Спрашивает, когда будешь?

— Скажи, что нет и не будет больше, — с раздражением бросила Лена.

Акулина Григорьевна с нескрываемым удовольствием выполнила поручение внучки:

— Лена говорит, что ее дома нет и не будет больше. Да, да, нет и не будет! Вот так-то, мил человек! — Положив трубку на рычаг, еще раз повторила понравившиеся слова: — Нет и не будет больше! Так-то оно лучше!

Лена, переодевшись, подошла к бабушке:

— Ну, как?

Акулина Григорьевна поправила у внучки волосы, оглядела с ног до головы, вздохнула:

— Красавица ты моя, артисточка. Ну, иди встречай. А я пока с борщом управлюсь.

Лена вышла на залитое невысоким осенним солнцем крыльцо. Отсюда виден просторный военный плац, а за ним дорога, уходящая к горизонту. По этой дороге должен вернуться полк. Прекрасный день! Красивое — ей к лицу — платье! Встреча с отцом! А все же не радостно Лене. Лежит в груди и не тает льдинка. Что-то будет?

Примчалась Нелли. Пышное креп-жоржетовое платье горит, переливается, цветет. И вся она взволнованная, возбужденная, похорошевшая.

— Скоро наши будут?

— Папа звонил из лагеря. В двенадцать часов полк вступит в город.

Глаза у Нелли стали круглыми.

— Так скоро! Как я боюсь! С весны Мишу не видела. Как много я передумала за это время! Просто мурашки по спине ползут.

Лена ловит пролетающую серебряную паутинку:

— Как седой волос. Бабье лето. Все мы стали старше.

Нелли, вынув пудреницу, смотрится в зеркальце:

— Как сумасшедшая с работы бежала. Едва успела обед приготовить и переодеться. Как ты думаешь, понравится Мише платье? Надо было только здесь складочки сделать.

В плаще, накинутом на белый халат, подошла Варвара Петровна.

— Ждете, красавицы? Нарядные какие. А я прямо из поликлиники. Да вы, я вижу, невеселые. Почему носы повесили?

Нелли сделала умоляющее лицо:

— Варвара Петровна. Еще раз прошу. Поговорите с Михаилом. Вы умеете. Я так волнуюсь…

— Теперь с легким сердцем поговорю. Только смотри: Михаил твой за лето больших успехов добился. Не путай его больше.

— Варвара Петровна! Милая! Разве я хотела? Я не думала, что так получится.

— А надо думать, голубушка, — посоветовала Варвара Петровна. — А ты, Леночка, мне никаких поручений не дашь?

Лена смутилась: