Сердца в строю

Заместителя командира полка по политической части Михаил нашел у гаражей. Бочаров спросил отрывисто:

— Пришел?

— Все еще нет.

— Где он может быть?

Кареев на мгновение заколебался. Может быть, он с Леной? Но как сказать? Не прозвучит ли сплетней, доносом? Смутившись, проговорил:

— Не знаю, товарищ гвардии полковник!

— Вы ясно представляете себе, какой оборот принимает эта история?

— Может быть, он… — начал Кареев и замолчал. Повторил упавшим голосом: — Я не знаю, где лейтенант Верховцев.

— Идите! — сердито буркнул Бочаров и отвернулся.

Кареева нагнал запыхавшийся, с пляшущими на носу очками Веточкин. Жарко зашептал на ухо:

— По главной аллее пробежал — нет! Сон в летнюю ночь, да и только. Надо было бы весь парк прочесать.

— Почему решил, что он в парке?

Веточкин полез в карман за платком, начал с остервенением протирать стекла:

— Видишь ли, такое дело…

— Ты не верти. Не время дипломатию разводить.

— Свидание ему назначили. После спектакля. Он там был.

— Кто назначил?

Веточкин замялся. Кареев — друг Верховцева, но дело сугубо интимное. Следует ли говорить? Протянул невразумительно:

— Так…

— А-а! Понятно! Что же делать? Сказать Бочарову?

— Что скажешь! — поморщился Веточкин. — Да вон уже и начальство идет.

Из конца в конец плаца пронеслась команда:

— Полк, смир-но!

К строю в сопровождении адъютанта приближался генерал. Орлов пошел навстречу командиру дивизии, доложил:

— Товарищ генерал! Личный состав полка поднят по тревоге. Командир полка гвардии полковник Орлов.

— Все налицо?

— Отсутствует командир первого взвода лейтенант Верховцев!

— Кто, кто? — нахмурясь, переспросил Гусев.

— Лейтенант Верховцев!

— Так-с! — и генерал с неприязнью посмотрел на Орлова. Если бы дисциплину нарушил любой другой молодой офицер, Гусев, вероятно, не принял бы это близко к сердцу. Сколько лейтенантов в полку! Но Верховцев! Было такое ощущение, будто и он виноват в том, что сын Алексея Верховцева нарушил дисциплину. Другому, пожалуй, можно простить: молод, прогулял, проспал — все в жизни бывает. Но дать поблажку Верховцеву — разве не оскорбить память его отца? Дал бы такую поблажку сыну сам Алексей?

Замерли темные шеренги. Ночью, в зыбком свете фонарей, лица кажутся угрюмыми, замкнутыми. По команде «смирно» стоит гвардии полковник Орлов. И все глаза устремлены на генерала — невысокого, немолодого, с сухим жестким лицом и время от времени нервно вздрагивающим веком левого глаза:

— Что случилось с Верховцевым?

— Причина неявки… неизвестна, — неуверенно доложил Орлов.

— Приняты меры к установлению его местонахождения?

— Так точно! Немедленно доложу, когда выяснится!

По тону, каким была сказана эта фраза, Гусев почувствовал, что Орлов догадывается о его душевном состоянии, и это еще больше рассердило генерала:

— Странно. Очень странно. Мне докладывают, что лейтенант Верховцев лучший командир взвода. Я объявляю ему благодарность. А что оказывается на деле? Как понимать такие порядки, товарищ гвардии полковник? — И, не ожидая ответа, приказал: — В ноль тридцать выйти на Новое шоссе, достичь высоты 286,8 и занять на ней оборону. Выполняйте!

Ревом десятков моторов наполнилась ночь. Темные бронетранспортеры с грозно поднятыми пулеметами, длинные тела полковых орудий, юркие штабные «газики» — все задвигалось, устремилось к выезду.

Прошло несколько минут, и на шоссе вытянулась полковая колонна и двинулась в ночную, грозовую тьму.

XXI

В конце глухой дальней аллеи, как сгусток темноты, появился мужчина. Не очень точно ориентируясь на местности, он совершал рискованные антраша.

Ночью не так просто рассмотреть его наружность. Можно лишь безошибочно определить: мужчина изрядно пьян. Об этом красноречиво свидетельствует амплитуда качания. Двигаясь по аллее, он умудряется задевать стриженый кустарник на обочинах то левым, то правым плечом.

— Возмутительно! Такая теснота, что не разминешься, — ворчит мужчина.

Все же опьянение не помешало ему рассмотреть одинокую фигуру сидящего на скамье офицера. Сделав замысловатый вираж, пьяный взял курс на скамью и вскоре был уже рядом с Юрием, дышал в ухо водочным перегаром.

— Здравия желаю, товарищ командир! Скучаете наедине с природой? Отличнейшая это вещь, доложу вам. Аромат и прочее к, таком роде. Эх, жить бы в шалаше, питаться акридами и мокрицами… Тю, черт, какая дрянь на язык попала. И хмельного — ни-ни. А сейчас без этого нельзя. Кругооборот вещей требует. Пойдем-ка, друг, опрокинем соответствующую. — И запел:

— Знаю я одно прелестное местечко…

Оборвав арию, предложил:

— Пошли! Все трын-трава.

Верховцев поднял голову. Перед ним опухшая, весьма непрезентабельная физиономия.

— Оставьте меня!

— Понимаю, все понимаю, — закивал головой пьяный. — Без слов! Меланхолия. Лирика. Врубель. Как его?.. Надсон…

Взволнованно шумят невидимые верхушки лип, изломанные молнии из конца в конец раскалывают чугунную черноту неба. Пьяный забеспокоился.

— Однако местечко могут того, на запор. — И дернул Верховцева за рукав: — Скажи, любезный, который час? Свои оставил, так сказать, в смысле возмещения расходов, понесенных… одним словом, как честный человек… в залог.