Сердца и судьбы

Клиффорд поцеловал ее, и губы у него были горячими и тяжелыми, и он обнял ее, и руки у него были худощавыми и сильными. День был долгим – день свадьбы, пришлось пожать сотню рук, выслушать сотню поздравлений. Если она тревожится, то потому что устала. Но как странно, что вместе с физическим успокоением, даруемым любовью, шаг в шаг, не отставая, точно сестричка, требующая, чтобы с ней считались, явились и тревога, и боязнь будущего, и фантазия, что жизнь катится, точно волны к берегу, вечно рассыпающиеся, прежде чем его достигнуть – и хуже того: чем выше гребень, тем глубже ложбина за ним, так что даже счастья следует страшиться.

Глубокой ночью хорошенький золотистый телефон на тумбочке вдруг зазвонил. Трубку сняла Хелен. Клиффорд всегда спал крепко, не очень долго, но глубоким сном – белокурая голова тонет в подушке, ладонь по-детски под щекой. Торопливо протягивая руку к трубке, чтобы он не проснулся, Хелен успела подумать, что это чудесно: знать такие интимные подробности о таком замечательном человеке. Звонила Анджи из Йоханнесбурга. Она осведомилась о свадьбе, извинялась за свое отсутствие.

«Но тебя же не приглашали!» – чуть было не сказала Хелен, но удержалась. Нельзя ли Анджи поговорить с Клиффордом, спросила Анджи, и поздравить его с тем, что он стал директором «Леонардо»? В конце-то концов, устроил это ее отец!

– Сейчас два часа ночи, Анджи, – сказала Хелен с тем упреком, на какой осмелилась. – Клиффорд спит.

– И спит он так крепко! – сказала Анджи. – Уж я-то знаю. Попробуй ущипни его за попку. Обычно это дает результаты. А ладонь он по-детски подсунул под щеку? Только вспомню… Счастливица ты!

– Как ты узнала? – спросила Хелен.

– А так же, как мы все, милочка.

– Когда? – расстроенно спросила Хелен. – Где?

– Ты обо мне? Давным-давно в далеком прошлом. Во всяком случае, с точки зрения Клиффорда. По меньшей мере два месяца назад. Но после твоей неудавшейся ночи в клинике ни разу. Было это в «Кофейне». Ну а раньше, естественно, много-много раз во многих и многих местах. Но ты же сама все знаешь. Разбуди его, а? Не будь ревнивой дурочкой. Если уж я не ревную – а я не ревную, – тебе-то что ревновать?

Хелен положила трубку и заплакала, но беззвучно, не шевелясь, так, чтобы Клиффорд не услышал и не проснулся. Затем на всякий случай она сняла трубку с рычага, чтобы Анджи не перезвонила. Возмущаться, горевать… что толку? Это она знала. Надо поскорее успокоиться и так или иначе создать новое представление о себе, Клиффорде и ее браке.

ПЕРВЫЕ ДНИ

Просто поразительно, как, едва свадьба осталась позади, начала шириться талия Хелен. Два дня спустя подвенечное платье уже не сходилось в поясе, а через неделю при попытке застегнуть его на груди швы грозили лопнуть.

– Поразительно, – говорил Клиффорд, который снова и снова просил ее надеть платье, словно чтобы определять на глаз степень ее беременности. – Полагаю, ты решила, что можешь расслабиться. Но нет. Сделать остается еще очень много.

Что было совершенно верно. Дом в Примроуз-Хилле необходимо было превратить из меблирашки в жилище, достойное Вексфорда и его расцветающей новобрачной, куда можно было бы приглашать друзей, которыми он намеревался обзавестись. А поскольку Клиффорд был всегда очень занят, взяться за все это предстояло Хелен. И она взялась. Он очень оберегал ее беременность, но не позволял ей чувствовать себя дурно. Если она утром надрывно кашляла над тазиком, он деловито хлопал в ладоши, говорил «довольно!», и каким-то чудом этого оказывалось довольно. Он не требовал, чтобы она советовалась с ним об обоях, краске или мебели, оговорил лишь, что стены должны годиться под картины, а мебель должна быть старинной, не новой, так как новая перепродается всегда в убыток. Он, казалось, одобрял все, что она делала – или, во всяком случае, не неодобрял. По субботам и воскресеньям он играл в теннис, а она смотрела и аплодировала. Ее рукоплескания ему нравились. Но ведь ему нравились рукоплескания кого угодно. Она это понимала.

– Ты совсем не спортивна! – жаловался он.

А она думала, что, наверное, Анджи была спортивной и все остальные тоже.