Серая мышь

Нередко перед вояками куреня выступал и пан Вапнярский-Бошик. Теперь он меньше занимался теорией и демонстрировал свое ораторское искусство; в его выступлениях превалировал катехизис ОУН, правила и законы, направленные на укрепления веры в нашу борьбу, дисциплины, самоотверженности, всего того, что, по мнению руководителей нашего провода, должно было цементировать наши ряды.

Я нашел страничку с записями той поры все по этому же поводу: «Жестокость к врагу никогда не бывает лишней. Любовь к своему должна идти рядом с безоглядной ненавистью к чужому. Половинчатые чувства „ни тепло — ни холодно“ нам не нужны. Фанатизм ненависти к чужому должен быть виден в каждом поступке националиста. Борьба против врага должна быть так же безоглядна, как безоглядна сама жизнь. Нож и револьвер, отрава и коварство — это вещи, которыми националист в борьбе с сильнейшим врагом может пользоваться, лишь бы только выигрыш был на нашей стороне».

На этой же страничке есть и услышанные мною от Вапнярского слова: «ОУН не заходит так далеко, чтобы запретить своим членам алкогольные напитки. Она исходит из того, что нервная и опасная жизнь ее членов будет требовать определенного успокоения, и в таких случаях невозможно запретить подкрепиться алкоголем. То же самое относится и к половой жизни».

С этим тезисом связан один конкретный случай. Вапнярского уже нет в живых — и я могу спокойно рассказать о нем. Я редко покидал наш лагерь, разве что порой тайком, в сопровождении охраны для моей безопасности, пробирался домой проведать сына да помиловаться ночку с Галей. На акции и задания я не выезжал, в оргиях, которые устраивались каждый раз после побед и поражений, участия не принимал; несколько раз меня не очень настойчиво приглашал на них Вапнярский, но, когда я отказался, он махнул рукой. Позже мне передали его слова:

— Не трогайте его, у него молодая жена, которой он трогательно верен, да и пить он не пьет.

После акций и попоек Вапнярский обычно лежал в своей землянке из двух просторных комнат; в одной была его спальня, а в другой находился штаб. Он никого не принимал, кроме Стаха и еще двух-трех приближенных лиц, никого к себе не пускал. К тем, кто был вхож к нему, относился и я, он хоть и стеснялся представать передо мною в таком виде, но, если я приходил, часовой меня пропускал. Вапнярский обычно лежал на своей узкой железной кровати с хрустящими, точно они были из сухарей, пружинами; эти хрустящие звуки пружины издавали не только тогда, когда хозяин ворочался, но и когда тяжело вздыхал; тогда казалось, что хрустит и ломается все внутри самого пана Вапнярского, и вид у него был страдальческий, жалкий, усталый. В такие часы он выгдялел на добрый десяток лет старше. Виновато глядя на меня, ища сочувствия, он каждый раз произносил одно и то же:

— Ну?

Я выкладывал ему, зачем пришел. Он обычно отмахивался, мол, ладно, потом, сейчас не до этого, и все глядел на меня, с тем же вопросительным «ну?» в глазах. Мне всегда казалось, что он надеется, будто я могу ответить на его болезненно-неопределенно-cтрадальческое «ну». И этом «ну», по-моему, заключалось многое: что нам дальше делать, что нас ожидает, как мне быть с самим собой, когда на душе так тяжело после нечеловеческой жестокости, которую мы совершаем над другими и над собой?

Как-то он спросил:

— Улас, куда девался тот доктор, которого твоя жена приводила ко мне, когда я лежал у вас хворый?

— Пан Сцыба?

— Он самый.

— Если его ни наши, ни немцы не укокошили…

Вапнярский раздраженно перебил меня:

— Нет, он жив. Когда в их селе совершалась акция, Стах по моему распоряжению проследил, чтобы ни его, ни членов его семьи не тронули.

— Неужели даже сам Стах не может найти его следов?

— Даже сам Стах… Доктор с семьей куда-то выехал, а куда — поляки не говорят. Может, ты как-то узнаешь через Галю? К ней, я слыхал, поляки относятся с доверием. Они ведь не знают, что ты здесь.

— Попробую. — Я поглядел на Вапнярского, ожидая, что он скажет, зачем ему доктор. Заболел? Но на больного он не был похож, выглядел бодрее обычного, и я спросил: — Он нужен лично вам?

— Да, лично мне, — пряча глаза, ответил Вапнярский.

— Секрет?

— Для всех, кроме тебя. Я заразился. А Сцыба по этим делам специалист. Одно время он работал в Закарпатье, еще в тридцатые годы, когда панки неукраинского происхождения сотнями заражали наших девчат. Целая эпидемия была. Он тогда здорово помог.

В очередной приход к Гале я попросил ее узнать местонахождение доктора; оказалось, он живет с семьей неподалеку от нашего села, в небольшом городке, который находится под охраной польской полиции. Не помню уже, как там было, то ли сам Вапнярский ездил к пану Сцыбе, то ли того привозили в лагерь, но наш куренной вылечился, и вскоре, подвыпив, говорил мне: