Серая мышь

— Уважаемые Панове, — сказал я, — а как же быть в том случае, если у кого-то в семье, — а таких у нас немало, — есть родственники не украинского происхождения, например, польского, итальянского, китайского или еврейского?

В комнате наступила тишина. Затем председательствующий ответил:

— Вечно вы, пан Курчак, лезете с каким-то непатриотическим вопросом. Отвечаю: если у кого-то из украинцев есть в семье родственники не украинского происхождения, мы примем его на кладбище. — Он щедро улыбнулся. — Примем и вашу итальянку, и вашу китаянку.

— А еврейку или полячку? — не унимался я.

По комнате пробежал недовольный шумок. Председательствующий даже поднялся из-за стола.

— Пан Курчак, — сказал он сердито, — не мешайте серьезной работе!

Я понял, что мою картину с дорисованным трезубцем сегодня лучше не показывать, и ретировался.

По дороге домой мне почему-то все вспоминалась одна из последних встреч с паном Бошиком. Мы сидели в баре дешевенького португальского отеля, перед нами на столиках стояли бутылки с пивом, но пиво пил только я, Бошик — он же Вапнярский, воровато оглядываясь, наклонялся к столику и, не вынимая из кармана плоской бутылочки, наливал себе в стакан плохонькое канадское виски и пил, не разбавляя содовой, вонючую, но крепкую коричневатую жидкость.

— Я хочу быть похороненным на кладбище, где моими соседями по последнему пристанищу будут только украинцы. И такое кладбище будет! О, как я хочу быть похороненным на родном кладбище.

Он, как всегда, говорил много, но я его не слушал, только эти слова и запомнились. И еще запомнилось, как он пил. Наливал, долго смотрел в стакан, словно пытаясь там что-то разглядеть, резко взбалтывал, снова смотрел на жидкость, подносил ее ко рту, точно боялся, что у него отнимут стакан, делал лишь один-два глотка, не кривился, только лицо на какое-то мгновенье окаменевало и бледнело. В провинции Онтарио тогда уже был введен сухой закон, и в баре продавали только пиво.

Пишу это и будто вижу перед собой пана Вапнярского — Бошика, слышу его голос:

— Хочу быть похороненным только на нашем кладбище!

Увы, пан Бошик не дожил до открытия украинского кладбища.

13

Во многих хатах не дымят больше по утрам трубы, не теплятся огоньки, а то и вообще заколочены окна. Народ сельский поредел — кто бежал от немцев, кого убили, а кто попал под нелегкую руку своих. Были расстреляны и целые семьи, как то случилось с Мирчуками. Почти год жили в селе одиннадцать бывших военнопленных, бежавших из лагерей в Холме. Голод и нечеловеческие условия вынудили бежать оттуда многих, рисковать жизнью, другие скитались по лесам в поисках партизан, нередко нарывались на отряды националистов и гибли от их рук. Эти одиннадцать были украинцами, пришли в наше село и остались тут, пристали в приймы к молодухам и вдовам. Были это, в основном, работящие, угодливо настроенные людишки, желавшие пересидеть войну у бабьего подола да в теплой хате. Жили они «почти год», потому что, в конце концов, пришли из лесу хлопцы и, не спросившись даже наших полицаев, часть из них увели в лес и там порешили, а кто упирался, не хотел идти, задушили удавками прямо в хате при бабах и детишках. Даже Юрко возмущался:

— Кому они мешали? Такие же украинцы, как и мы.

Кто-то передал эти слова в лес, оттуда явился командир боевки, Петро Стах, собрал полицаев и произнес речь, в которой все сводилось к тому, что украинцы из восточных областей — не такие украинцы, как все, у них в крови большевистская зараза.

Двоим из одиннадцати удалось спастись лишь потому, что они работали у меня в школе и жили тут же, один в комнате Вахромеевой, да будет ей легкой наша земля, которая так неблагодарно отнеслась к ней, второй — в комнатушке Симы. Первый, Денис Мефодиевич Лопата, до армии учительствовал, преподавал математику в сельской школе на Сумщине, а нам как раз был нужен математик, нашего мобилизовали еще в начале войны; в армии Денис Мефодиевич был командиром, имел звание младшего лейтенанта. Второй, Виктор Чепиль, родом из Запорожья, был по профессии слесарь-сантехник, в армии закончил школу младших командиров и служил сержантом-сапером. То, что они оба считались хоть и небольшими, но все же командирами, было в их положении плохо, — наши хлопцы в любое время могли пустить их в расход, — но вместе с тем это и спасло им жизнь, когда поздно вечером за ними пришли. Петро Стах, оставив своих хлопцев у ворот, заглянул прежде всего ко мне, так как бывшие командиры находились под моим покровительством.

— Пан референт, — Стах назвал меня почему-то не директором, не политвоспитателем, а референтом, — кто есть эти люди и что полезного они могут дать Украине и нашему делу?

— Важно то, что они обучают детей.

— И это все? — угрожающе спросил Стах, вынул из кармана горсть патронов, помял их в давно немытой лани с черными ногтями (не знаю, почему именно это мне запомнилось). — Откуда вам, пан референт, известно, что они не большевики? — Стах недобро усмехался. — Может, они закопали или сожгли свои документы? Может, они еще и партизанские агенты?