Сэр Невпопад из Ниоткуда

Если бы Розали, выдохнув эти два слова, закрыла свой розовый ротик и продолжала молчать в течение ближайших нескольких минут, нам с ней, возможно, и удалось бы выйти сухими из воды. Гранит ведь привык считать её едва ли не слабоумной, а всё, что она сказала и сделала в его присутствии, пока что вполне подходило под это определение. Но возникшая тишина отчего-то начала её тяготить, и, чтобы разрядить сгущавшуюся, как ей казалось, атмосферу, она вдруг взяла да и ляпнула:

– Ну да, конечно, я как только увидала его здесь на стене, на привычном месте, так сразу и подумала, что вы непременно должны вернуться.

Гранит, к несчастью для нас с Розали, не пропустил её слова мимо ушей. И не забыл, о чём она говорила минуту назад.

– Вы только что заявили, что надеялись на моё возвращение ради нежного прощания с вами. А теперь утверждаете, будто знали, что я вернусь за своим заговорённым кинжалом. Извольте объясниться, миледи.

– Да, я... вообще-то говоря... понимаете, я...

В покоях снова воцарилось молчание, и на сей раз в нём и вправду угадывалось нечто зловещее. Я представил себе, как кровь отлила от щёк Розали, как задрожали её тонкие пальцы. Она, поди, изо всех сил напрягала свои бедные мозги, придумывая убедительную отговорку. Я услыхал, как повернулась дверная ручка, и понадеялся было, что Гранит решил покинуть жену без дальнейших объяснений, слишком наскучила она ему своей глупостью, но надежда эта растаяла как дым: следом раздался звук поворачиваемого в замке ключа. От ужаса меня аж знобить начало.

Надо отдать должное покойному Граниту: он-то уж глупцом не был.

– Что такое, – проревел он грозно, – здесь происходит?!

И я стал мысленно проговаривать то, что должна была бы, по моему мнению, ответить Розали, словно надеясь вложить в её уста мой безмолвный монолог: «Я немею... немею от страха и восторга, как всегда в вашем присутствии, милорд... Я готова сказать что угодно, лишь бы вам было приятно это слышать... Дело в том, что я надеялась быть удостоенной вашего внимания, когда вы вернулись бы за своим кинжалом...»

Пусть бы она произнесла это или что угодно в подобном же роде. Но Розали рассудила иначе.

– Не убивайте... – Голос её прервался от рыданий. – Пожалуйста, милорд, не убивайте его...

Сказать, что у меня при этом душа ушла в пятки, значило бы не сказать ничего.

В ответ на её трогательную просьбу Гранит издал рычание. Вероятно, оно заключало в себе слово: «Что-о-о?!» – но разобрать его сквозь этот рёв было не легче, чем расчленить на отдельные звуки завывание урагана. Сэр Гранит, чётко печатая шаг, обогнул кровать и сдёрнул с меня простыню. Я оглянулся на него через плечо, поверх своего слегка выпяченного и совершенно голого зада.

Гранит стоял на месте как вкопанный. Его крепкое тело содрогалось от ярости, столь неистовой, что он не мог с ходу сообразить, в какую форму её облечь.

Я решил воспользоваться его минутным замешательством: сперва перекатился на спину, потом привстал, натянул наконец свои панталоны и выпрямился, держась за один из четырёх столбиков кровати, на которых был укреплён роскошный полог. Это чтобы не опираться на свою правую ногу, которая у меня с рождения кривая и хромая – словом, почти что бесполезная. Воображаю, что за зрелище я собой являл в тот момент! Тощий, нескладный, с чрезмерно развитой мускулатурой рук и плеч – всё из-за упомянутого выше физического уродства, – лопоухий, со спутанной копной огненно-рыжих волос. Вдобавок мой нос был слегка кривоват и немного горбат – неправильно сросся после перелома. Дела давних дней. Пожалуй, единственной мало-мальски привлекательной чертой моей внешности были глаза – большие, серые, на редкость красивого, я бы даже сказал, изысканного оттенка, таившие в глубине своей выражение задумчивости и лёгкой грусти и весьма облагораживавшие моё некрасивое лицо простолюдина. Боюсь только, Гранит в те минуты был далёк от того, чтобы залюбоваться моими очами.

Мы с ним простояли друг против друга в безмолвном оцепенении целую вечность или по крайней мере её половину. Он вроде как даже и не смотрел на меня – скорей всего, осмысливал ситуацию. Ему на это требовалось время, а я, представьте, вовсе не пытался его торопить.

– Я... тебя узнал, – произнёс он наконец. – Ты оруженосец Умбрежа. Конюшни чистишь. Ты Недород!

– Невпопад, – машинально поправил я и тотчас же пожалел об этом. Нет бы прикинуться глухонемым! Мне хотелось лягнуть себя самого за такую глупость. Уж лучше бы я попросту склонил свою глупую голову, вытянув шею, чтобы ему было удобней перерубить её мечом.

Но Гранит, как оказалось, был вовсе не расположен дожидаться моего на это соизволения. Он потянулся к рукоятке меча и со звоном выдернул его из ножен. Я отступил назад, стараясь, чтобы моя хромая и кривая нога попала в поле его зрения. Одним словом, решил бить на жалость.

Гранит не сводил с меня остановившегося взгляда, но обращался при этом к жене: