Николай Николаевич Кедров-старший преподавал в Петербургской консерватории и в придворной певческой капелле. После революции основанный им еще в 1897 году квартет Кедрова обосновался в Париже и отсюда разъезжал по всему миру с концертами. H.H. Кедров был также одним из основателей Русской консерватории в Париже и автором нескольких произведений церковной музыки. После смерти Николая Николаевича-старшего квартет возглавил его сын, тоже Николай Николаевич. Мне доводилось несколько раз навещать в Медоне дочь H.H. Кедрова, певицу Наташу Кедрову. Она пела в опере, в хоре и в русских ресторанах. У нее было замечательное низкое контральто. У нас с ней были общие (географически общие, но с разрывом в полвека) воспоминания о Коктебеле. Она там гостила у М. Волошина. В дар коктебельскому музею Наталья Николаевна передала собрание волошинских акварелей.
Другая дочь H. Н. Кедрова, Лиля Кедрова, была замечательной киноактрисой. Это она – старая француженка в знаменитом фильме «Грек Зорба».
Игорь Келдыш был художником-гримером в кино. И если Жану Ренуару (скажем, для фильма «На дне»), Александру Корде, Александру Грановскому или Жаку Тати нужен был гример, они звали Игоря Келдыша (или Армавира Шахатуни, или Бориса Карабанова, или Рахматова, или Яблоновского), потому что русские художники в кино – это был высший класс… Вряд ли многие помнят нынче во Франции о решающей роли русских изгнанников в возрождении французского кино 20-х годов XX века.
Лазаря Кельберина многие знали на довоенном Монпарнасе: он был человек общительный, присутствовал на всех заседаниях, сборищах, вечеринках… Он играл на рояле, сочинял стихи, писал статьи и – общался. «На мою память, он ничего значительного не произвел, – вспоминает В. Яновский, – хотя сочинял стихи и болтал непрерывно… Однако многие влиятельные поэты – Иванов, Злобин, Оцуп – относились к Кельберину с вниманием». Яновский явно завидует приятелю: «Кельберин, мистически настроенный, многократно сочетался законным браком: одной из его ранних жен была Лидия Червинская». Лёлик считал, что «ранние» и новые его жены должны помогать друг другу выжить, и создавал для них нечто вроде профсоюза жен. Поэтому одну из «ранних» жен, поэтессу Л. Червинскую, Лёлик поселил в Ла Фавьере с семьей своей новой жены, красивой Натальи Оболенской. Лично мне тоже довелось познакомиться в Париже с одной совсем еще не старой француженкой, носившей редкую фамилию
Когда с виллы Бельведер в Грасе Бунины переехали в годы войны на виллу Жаннета, их соседом оказался богатый русский инженер и предприниматель Александр Клягин. «Мы часто коротали… время в наших долгих беседах… – вспоминал позднее И. Бунин. – Без конца рассказывал он мне в эти часы и о своей удивительной жизни – с живостью тоже совершенно удивительной для его возраста». Если бы Бунин слушал внимательнее, он бы отметил, что этот Клягин на самом деле не так уж стар, во всяком случае, лет на 14 моложе самого Бунина…
Бунин побуждает Клягина писать прозу. Но, конечно, не только одиночество и занимательные истории «русского американца» притягивали на миллионерскую виллу обедневшего писателя-академика, совершенно трагически переживавшего скудость военного питания: «Нынче у нас за обедом голые щи и по три вареных картошки. Зато завтракали у Клягина – жиго, рис, все плавает в жиру». К жирной пище с обильной выпивкой 73-летний Бунин относился одобрительно: «Вчера завтрак с Верой у Клягина. Он читал 2 рассказа. Второго я совсем не слыхал – выпил за завтр. рюмку мару и стакана 3 вина, за кофе 2 рюмки коньяку и полрюмки ликеру – и сидя, спал. Придя домой, спал от 6 до 10. В 11 лег и проспал еще часов 10. Переутомление. Нельзя мне так пить».
Вера Семеновна Клячкина говорила мне, что эти стихи молодой Владимир Набоков посвятил ее старшей сестре Роме. Он был в нее влюблен в Берлине. К сожалению, Вера Семеновна смогла вспомнить всего две строчки из этого стихотворения…