Сент-Ив

После каждой из этих фраз хозяин делал нечто вроде поклона, а перед каждым вопросом на лице являлось нечто похожее на улыбку, без которой я отлично мог бы обойтись. Я видел, что этот человек наружно вежлив, в сущности же не перестает зорко наблюдать за мной. Сцена, которая произошла у дверей, и намеки кучера не ускользнули от него. С тяжестью на сердце прошел я наконец в указанную мне отдельную комнату, предчувствуя, что меня ожидают большие неприятности и затруднения. Я смутно понимал, что мне следует отложить продажу экипажа, но мое имя стало известно, и я до такой степени боялся прихода дилижанса с объявлениями полиции, что мне казалось, что я не буду в состоянии ни спать, ни есть спокойно, пока не отделаюсь от малиновой кареты.

Пообедав, я послал к хозяину почтового двора и пригласил его выпить со мной стакан вина. Он явился на зов, мы обменялись обычными вежливостями, затем я приступил к моему делу.

– Кстати, – сказал я, – во время дороги на нас было сделано нападение. Вы, вероятно, слышали об этом?

Он утвердительно кивнул головой.

– И мне так не посчастливилось, что пистолетная пуля попала в стенку моей кареты. Вы никого не знаете, кто захотел бы ее купить?

– Я вполне понимаю вас, – проговорил содержатель почты. – Я сию минуту рассматривал карету, она теперь почти что никуда не годится. Ведь никто не любит экипажей с знаками от пуль. Это общее правило.

– Следы пули слишком напоминают о «Романе в лесу», – подсказал я, вспомнив моего маленького друга, бывшего моим утренним спутником, и те книги, которые, как я был уверен, составляли любимейшее чтение этого юного создания.

– Вот именно, – сказал мой собеседник, – быть может, подобный взгляд справедлив, может быть, и нет, я не берусь судить об этом. Однако естественно, когда почтенные люди любят, чтобы кругом них все было порядочно, им не нравятся отверстия от пуль, кровавые пятна, люди, скрывающиеся под чужими именами.

Я взял рюмку и поднял ее, чтобы показать, что моя рука вполне спокойна, и сказал:

– Да, полагаю, что так.

– Без сомнения, у вас есть бумаги, доказывающие, что вы истинный владелец кареты?

– Вот уплаченный и заштемпелеванный счет.

Содержатель почтового двора взглянул на бумагу и спросил:

– А больше у вас ничего нет?

– Мне кажется, этого вполне достаточно, – ответил я. – Из бумаги видно, где я купил экипаж и сколько заплатил за него.

– Право, не знаю, – проговорил он. – Вам бы следовало показать мне удостоверение личности.

– Личности кареты? – спросил я.

– Совсем нет, удостоверение вашей личности, – был ответ.

– Милейший, опомнитесь! – произнес я. – Мои документы спрятаны в этой шкатулке, но вы, вероятно, не серьезно предполагаете, будто я позволю вам рассматривать их.

– Ну-с, видите ли, вот эта бумажка доказывает, что какой-то мистер Раморни заплатил за карету семьдесят фунтов, – сказал хозяин гостиницы, – это прекрасно, но кто докажет мне, что вы – мистер Раморни.

– Негодяй! – крикнул я.

– Называйте меня как угодно, – проговорил он, – негодяй, по-вашему, пожалуйста! Дело от этого не изменится. Я негодяй, упрямый негодяй, бесстыдный негодяй, если вам угодно, но сами-то вы кто? Я слышу, что у вас два имени, что вы увезли молодую женщину, что вам кричали «ура» называя французом. Это мне кажется довольно-таки странным; за одно я могу поручиться, а именно за то, что у вас душа ушла в пятки, когда кучер принялся болтать. О вашей личности мне известно недостаточно, а потому я побеспокою вас, попросив показать мне ваши бумаги или предложив вам отправиться к судье. Выбирайте любое. Я вам не ровня, но я надеюсь, что лица судебного ведомства достаточно почтенные люди, что им вы покажите ваши бумаги.

– Милейший, – пробормотал я, запинаясь; (голос вернулся ко мне, но я еще не был в состоянии управлять собой). – Это все до крайности необыкновенно, до крайности грубо! Неужели в Вестморлэнде принято оскорблять порядочных людей?

– Это зависит от обстоятельств, – ответил он. – Если подозревают, что джентльмен шпион – это принято, да и хорошо, что принято. Нет, нет! – крикнул он, заметив, что я сделал движение. – Обе руки на стол. Я не желаю, чтобы в стенах моей кареты были следы от пуль.

– Вы страшно несправедливы ко мне, – проговорил я, теперь уже вполне владея собой. – Я сижу, как статуя спокойствия. Вы не испугаетесь, если я налью себе вина?

Я стал говорить ироническим тоном чисто с отчаяния. У меня не было ни плана, ни надежды. Я только чувствовал, что лучше протянуть еще несколько минут. «По крайней мере, – думал я, – я не сдамся до последней возможности».

– Что же, следует мне принять ваши слова за отказ? – спросил он.

– Относительно вашего недавнего любезного предложения? – произнес я. – Милейший сэр, я предоставляю вам принять их, как вы говорите, за отказ. Конечно, я не покажу вам моих документов; без сомнения, я также не встану из-за стола и не поплетусь к вашим «лицам судебного ведомства». Право, я не желаю тревожить моего пищеварения, и меня очень мало интересуют мировые учреждения.

Он наклонился почти к самому моему лицу и протянул руку к сонетке.