Сенека. Собрание сочинений

Я лично готов тратить много времени на созерцание мудрости: я так же восторженно созерцаю ее, как созерцал бы наш мир, если бы видел его в первый раз. Вообще, я уважаю научные открытия и тех, кто их делает. Мне приятно вступать в права наследства столь многих мудрецов. Для меня они искали, для меня трудились. И я хочу выказать себя добрым хозяином. Умножу полученное мною, и наследство, возросшее моими трудами, перейдет к потомкам. Еще много остается дела, и много останется его после. Даже через тысячу веков не устранится возможность прибавить что-либо новое к тому, что уже есть. Если бы даже все было найдено древними, на долю живущих все-таки останется употребление и приложение изобретенного раньше другими. Представь, что мы знаем уже все лекарства против болезни глаз, так что нет необходимости открывать новые, а достаточно только пользоваться уже известными, сообразно болезни и обстоятельствам: одним лечат воспаление глаз, другим – опухоль век, третьим – слезливость, четвертым – улучшают зрение. Все же остается их приготовить и сообразно обстоятельствам применять в различных случаях. Пусть же найдены древними лекарства от пороков души: на нашу долю все-таки останется исследование того, как применять их и когда. Много совершили те, кто жили раньше нас, но они не переделали всего. Тем не менее они достойны всяческого уважения и даже божеских почестей. О, я готов хранить изображения великих людей, чтобы они наполняли душу мою восторгом, и праздновать дни их рождения. Зачем не принято призывать их имена в молитвах! Должно почитать этих наставников человечества, оставивших по себе столько славных открытий, в такой же мере, в какой мы чтим наших собственных наставников. При встрече с консулом или претором принято воздавать приличную их сану почесть: сходить с коня, снимать шляпу, уступать дорогу. И что же? Обоих Катонов, Лелия Мудрого, Сократа, Платона, Зенона и Клеанта я буду встречать в своей душе без всяких знаков уважения? Нет! Я их так уважаю, что при одном звуке их имени всегда привстаю.

Письмо LXV Об интересе к отвлеченным предметам

Половину вчерашнего дня я провел в болезни. Все время до полудня у меня занял припадок; после полудня мне стало легче. Я попробовал тогда читать. Когда мне это удалось, я решился заставить себя, или, скорее, позволить себе большее. Я принялся писать, и притом сильнее напрягал свое внимание, чем обыкновенно, так как вопрос, о котором я пишу, сложен, и я хотел разобраться в нем. Тут пришли некоторые из моих друзей, которые развлекли меня и запретили мне заниматься, как больному. Перо сменила живая речь; часть нашего разговора, оставшуюся нерешенной, я сообщу тебе. Мы избрали тебя судьей. Тебе предстоит больше труда, чем ты думаешь, так как вопрос можно разрешить трояко.

Как тебе известно, по учению стоиков, в созидании вещей участвуют два элемента: материя и причина. Материя инертна, способна принимать любую форму и мертва, пока ничто не приводит ее в движение. Причина же, или разум, придает материи форму, дает ей по своему усмотрению то или другое назначение и производит из нее различные вещи. Итак, должно быть нечто, из чего состоит предмет, и затем то, что создало его. Первое есть материя, второе – причина.

Искусство подражает природе. Поэтому то, что я сказал о всем мире, можно приложить и к произведениям человека. Так, статуя предполагает и материю, из которой она сделана, и художника, который придал материи известную форму. Бронза, из которой отлита статуя, есть материя, а скульптор – причина. То же самое можно сказать о всех других вещах – в них два элемента: то, из чего сделана вещь, и то, что ее произвело.