Сен-Симон

Расплывчатость чувств, недоговоренность мыслей диктуются этой технической интеллигенции всей обстановкой ее существования. Не забудем, что в этот период большинство инженеров, врачей, техников выходит из зажиточных буржуазных семей, живущих на проценты с капитала или на доходы с промышленных предприятий. С буржуазией они скреплены экономической связью, которую не в силах разорвать никакие идеалистические порывы. С другой стороны, даже те из них, которые не имеют собственных сколько-нибудь значительных средств, надеются со временем «выйти в люди» и стать если не владельцами фабрики или завода, то хотя бы одним из пайщиков. Но это — в будущем. А в настоящем — тяжелая лямка повседневных обязанностей, борьба за карьеру, столкновения с хозяевами, наглядные уроки, показывающие всевластие капитала и бесправие труда.

Традиции прошлого и надежды на будущее тянут в одну сторону, действительность сегодняшнего дня — в другую. Возникают мучительные внутренние противоречия, которые не могут найти разрешения ни в какой реальной социально-политической программе, ибо реальная жизнь знает только два последовательных мировоззрения — мировоззрение собственника и мировоззрение пролетария, промежуточные же группы не могут полностью усвоить ни первого, ни второго. Остается надеяться только на то, что какая-то сила, стоящая над действительностью, укажет выход и произнесет спасающее слово. И сила эта — религия.

Но и из этого решения — вернее, из этой мечты — французская буржуазная интеллигенция 30-х годов не может сделать практических выводов. Людям XV века легко было идти в монастыри, раздавать имение нищим, часами простаивать на коленях перед статуей Мадонны, ждать чудес и откровений. Попробуйте-ка сделать это теперь, когда за плечами — Вольтер, Французская революция, целое поколение скептиков и атеистов! Нет, старая религия не даст утешения людям, у которых колени разучились гнуться, а мысль не в силах принять без критики древние заповеди. Нужна новая религия, не противоречащая ни электрическим приборам господина Араго, ни железным дорогам, и в то же время смягчающая эгоизм и конкуренцию, преодолевающая духовным воздействием закоренелую жадность собственника…

Судьба этой группы и тяготеющих к ней «филантропов» из крупной буржуазии — останавливаться во всех вопросах на полдороге, уклоняться от смелых решений и вечно искать компромиссов, скрашивая робость мысли обманчивым блеском фраз. Сочетание бездеятельности с чувствительностью характерно для всех почти поэтов и мыслителей этого периода. Томная усталость, мировая тоска, культ интимных настроений, беспредметные порывы ввысь, идущие рука об руку с холодной расчетливостью, недовольство верхами и боязнь низов — таков духовный облик этого поколения, столь блестяще охарактеризованного в воспоминаниях Альфреда Мюссе. Слащавый Ламартин, роняющий слезу по каждому случаю, — кумир интеллигентной молодежи. Лишь в конце 20-х годов, накануне революции 1830 года, его затмевает бурно-пламенный Виктор Гюго, мастер героической позы, но столь же неопределенный и туманный по части идей, как и его предшественник.

А между тем перед этой нерешительной, мятущейся буржуазной интеллигенцией поставлен ряд проблем, и политических, и социальных. Речи парламентских либералов не вразумляют Бурбонскую династию. Власть по-прежнему остается в руках старой аристократии. Ропот усиливается, антиправительственное настроение охватывает и город, и деревню: страна все быстрее и быстрее катится к революционной пропасти, на дне которой уже вырисовывается пугающий лик пролетариата. Из его рядов уже и сейчас выходят наиболее решительные заговорщики и члены тайных обществ. Не повторит ли он 1793 год? Чьи головы будет он на этот раз носить на пиках? И как успокоить его гнев? «Заласкайте его», — советуют филантропы вроде Босежура и Ларошфуко. «Заставьте его склониться перед волей бога, но истолкуйте ее в духе обновленного католицизма», — советуют де Местер, Бональд, Шатобриан.

В области житейской практики — филантропия, в области философских исканий — религия. Вот лозунги, которые напрашиваются сами собой у буржуазной интеллигенции того периода. В этом же направлении, подчиняясь духу времени, идут и ученики Сен-Симона.

Мы уже указывали, что сен-симоновская философия истории, глубокая и плодотворная по своим основным тезисам, при своем применении к отдельным вопросам проявляла величайшую внутреннюю двойственность и разрывала бытие на две равноправные и независимые друг от друга половины — область материальную и область духовную. В ее дальнейшем развитии оба эти элемента неизбежно должны были окончательно оторваться один от другого и положить начало двум различным мировоззрениям, одно из которых обосновывало свои выводы положительной наукой, другое — религией. Представителем первого направления был Конт, представителями второго — ближайшие ученики Сен-Симона — Олинд, Родриг, Анфантен и Базар.