Сен-Симон

«…Зима в этом году была столь ужасной, что реки замерзли до самого устья, а вдоль берегов моря по льду можно было перевозить в телегах самые тяжелые грузы. От временной оттепели снег растаял, но затем внезапно возобновились морозы с такою же силой, как и прежде… Эта вторая полоса холода погубила все. Фруктовые деревья засохли, не осталось ни орешников, ни олив, ни яблонь, ни виноградников, умерли сады и хлебные злаки, посаженные в землю. Нельзя в полной мере представить себе страшное бедствие этого всеобщего разорения. Всякий запрятал имевшиеся у него запасы старого зерна; хлеб вздорожал пропорционально отсутствию надежды на новый урожай. Наиболее рассудительные вновь засеяли ячменем поля, находившиеся под озимыми, и этим спасли себя. Но полиция наложила запрет на подобные действия и поняла свою ошибку слишком поздно. Было издано несколько законов о хлебе, стали разыскивать запасы, по провинциям были разосланы комиссары. Однако все эти меры вместо того, чтобы помочь, довели бедность и дороговизну до высшей точки, хотя по вычислениям и было очевидно, что хлеба во Франции должно хватить на два года для прокорма всего населения, независимо от нового сбора…»

…Разговор смолкает. Величественный камердинер в голубой ливрее трижды стучит жезлом об пол, и дверь в опочивальню распахивается. Королевское «леве» началось.

…Он полулежит на подушках непомерно обширной кровати под затканным золотыми лилиями необъятно огромным балдахином. «Король-солнце» собирается в очередной раз взойти над горизонтом своего королевства. Физиономия его заспанна и помята, без парика и грима он лишен всякого величия и похож на рядового обывателя-буржуа. Эстрада, на которой возвышается кровать, окружена пестрой толпой, но уже не столь многочисленной, как в приемной: сюда вошли далеко не все из желавших. Список допускаемых на королевское «леве» составляется заранее, лакеи вышколены, обладают прекрасной памятью и хорошо знают, кого следует пропустить. Остальных — будь ты барон, маркиз или даже герцог — довольно бесцеремонно задерживают у порога — и от ворот поворот…

Самые счастливые — у изголовья кровати. Главный камердинер осторожно, двумя пальцами каждой руки стягивает с монаршего тела ночную рубашку и передает близстоящему придворному. А по рядам плывут предметы дневного облачения: сорочка, панталоны, бесконечные манжеты и жабо. Тот, кто успел подержаться за какую-либо часть королевского костюма, уже доволен; но особенно счастлив тот, кому его величество бросит в ходе одевания небрежное слово. Это великая милость, и удостоенный ею может считать себя именинником. И милости этой ждут, ее ловят с угодливыми улыбками, поклонами и реверансами…

Герцог Луи де Сен-Симон стоит несколько поодаль и тоже ждет. Ему было обещано, что король сегодня ответит наконец на его просьбу. Но тщетно ждет герцог, напрасно старается заглянуть в лицо «солнцу». Король явно избегает его взгляда. И когда вполне одетый, завитой и напомаженный Людовик в сопровождении все той же толпы покидает спальню, он также ничего не говорит Сен-Симону…