– Да и зачем выходить, – шутил Федор. – Что в городе происходит, то мужики расскажут, а если с кем встретиться хочется – так рано или поздно он все равно тут окажется. Чем важнее событие произойдет – тем больше принесут покойников. И несут все по осени.
И верно думал могильщик. Во втором году на кладбище доставляли рабочих. Перед этим пришел косоглазый Иван, сказал: «Безурядица, бастуют!»
Восемь могил копали до глубокой ночи. В городе объявили военное положение.
Федор привык к порядку. Длинные ряды холмиков, убери кресты, казались ему похожими на продолговатые линии перепаханного поля. Горечь по крестьянству принесла новую привычку. С магометанской части кладбища были видны сенные ипподрома, и, закидав землей очередную могилу, Федор припадал к ограде, вдыхая запах лошадей и свежего покоса.
Через три года хоронили разом сорок покойников; длинная процессия прошла вдоль христианского кладбища к еврейскому, пристроенному впритык. Слышно было, как кричат неподалеку: «Жидов громят!»
По слухам, которые пересказывали могильщики, евреи напали на русского, избили, разорвали портрет государя, что тот нес. Был сожжен дотла Новый базар, где стояло много еврейских лавочек. Сильный ветер доносил до могил пепел и запах гари.
В шестом году, в самом начале, на кладбище поступил бывший студент, Максим Прокофьев, отчисленный, как сам он говорил, за неуспешность. Когда мужики начали задирать его, щуплого, Федор вступился. Прокофьев не бравировал грамотностью, вел себя с почтением к возрасту бывалых могильщиков, был хорошо осведомлен о происходящем в городе, приносил газеты, читал неграмотным вслух.
Той же осенью на кладбище состоялась первая казнь. Федор наблюдал за конвоем из-за ограды. Шестерых заключенных вела казачья сотня – несколько всадников впереди, несколько позади. Остановились за кладбищем, поставили столбы, привязали преступников. Федор слышал, как один из привязанных что-то крикнул, но ветер донес до него одно слово – «точнее…». Прогремел выстрел, и за ним долетела, поглотила Федора тишина. На обратном пути к мужику подъехал казак, позвал:
– Хлопец, подмоги закопать кичку. Там один вашенский есть, да не справится он.
Федор дошел до телеги, на которую уже уложили трупы, рядом с ней стоял Прокофьев. Вывезли тела за железную дорогу, к степи.
– Чаво сделали-то оне? – спросил Федор у казака, разминая мышцы.
– Чаво-чаво… Ражбойники. Хлебный обкрали, кашшу унешли, – прожужжал казак, не вынимая трубку изо рта.
– Эскпорприировали, – сказал Максим, до этого молчавший. – Революционеры это.
– А, бунтовщики… – Федор перехватил лопату поудобнее. – Шо не на погост? – снова обратился к сотнику.
Тот был настроен благожелательно, залыбился, вынул трубку.
– Расстрели твою душу! Так чего их, на христианском хоронить? То ж анархисты, они в Бога вовзят не верят. От исповеди отказались. Што неймется людям, приладили бы жисть…
За три часа управились с могилой, спустили трупы. Федор было начал сооружать аккуратный холмик земли, но сотник его остановил:
– Ровняй давай, я тебе не за почести плачу.
Могильщик решил не спорить, грамотей тихо выругался. Казак подвел жеребца, тот потоптался копытами, утрамбовал почву.
Казни стали для окраины порядком вещей. Максим в том же месяце с кладбища ушел.
Долгие десять лет тянулись с редкими происшествиями. Зимы выдавались все холоднее, лета все жарче. Федора начало мучить здоровье: после долгого рабочего дня кололо в груди, ныли виски. Однако тяжелее копать от этого не становилось. После объявления войны Федор решил, что работы станет больше. Но панихиду по первым жертвам служили в воинской части только через год, весной пятнадцатого. То были эвакуированные с фронта раненые, которых не удалось выходить в госпиталях. В небольшую Вознесенскую церковь набились чиновники, включая городского голову, и военные – выжившие, искалеченные. Федор наблюдал за происходящим издалека, крестясь. Рядом с кладбищем прошел парад. Могилы убрали цветами.
Вскоре после этого на кладбище вернулся Прокофьев – переменившийся. От тонкошеего студента не осталось и следа, в волосах пробивалась седина. Помнили его только Федор да пара старожилов, остальных могильщиков растащило кого куда. Некоторых забрали в армию при мобилизации, некоторые, не выдержав, сами ушли подальше от могил – грузчиками в порт и на железную дорогу. Так что приняли Максима хорошо: старики расспрашивали знакомого, молодые присматривались и проникались уважением. Прокофьев подробно выспрашивал копателей, довольны ли они заработком, не хотят ли перемен. Старожилы молчали, молодые жаловались на тяжесть труда, и под конец беседы Максим почти убедил их создать профсоюз. Федор, почуяв неладное, уточнил:
– Так где ты обретался-то столько времени, молодняк?
– В ссылке, по ложному навету, – строго проговорил Прокофьев.
Федор и косой Иван переглянулись, все понявшие, и выгнали баламута взашей.