Семнадцать о Семнадцатом

– Извините за опоздание, – сказала Люция Батудолаевна. – Черт бы их всех побрал вместе со всеми, кто устроил в Москве пробки, кто нашу жизнь превратил в ад. Ненавижу власть. Любую власть.

– А коммунистическую? – спросил Гдов.

– Тоже ненавижу.

– Тогда зачем такие татуировки? – улыбнулся писатель.

– По приколу, – объяснила она.

– Вы сибирячка? – вдруг спросил Гдов.

– Да, – загадочно улыбнулась Люция Батудолаевна.

Прельстительная!

– Бурятка? Я правильно угадал?

– Нет, я ваша землячка. Вы родились в городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан. А я в городе М., стоящем все на той же реке. Я метиска. Я читала все ваши книги. А имя моего отца в переводе означает «сильный, как океан». В Сибири все метисы.

– В России тоже, – подумал Гдов.

– …И отца моего отца тоже звали Батудолай. У нас в семье все мужчины носят это имя, начиная с прадедушки Батудолая, которого расстрелял ваш Аркадий Гайдар, дедушка другого вашего Гайдара, прогрессивного.

– Спасибо деду за победу, – не удержался от ерничества Гдов.

С печалью докладываю вам: дальше произошло нечто совсем неожиданное. Хотите – верьте, хотите – не верьте. Хотите дальше читать – читайте, хотите – не читайте. Мне и самому хочется, чтобы этого неожиданного не было, но оно было.

Гдов вдруг ни с того ни с сего оглушительно пернул.

То есть не пукнул тихонечко и интеллигентно, как это вполне могло бы быть в его возрасте, а именно что пернул на весь Центральный телеграф, на всю Москву, на всю Россию, на весь мир.

Оглушительно. Как в юности.

Боялся смотреть ей в лицо, опустив очи долу.

Впервые задумался о самоубийстве.

– Ерунда, не обращайте внимания, – вдруг сказала Люция Батудолаевна.

И крепко взяла старика под руку.

Любимая!

Били часы на Спасской башне. Из Кремля высунулся Путин. Стыдно стало в далекой Америке Бараку Обаме. Задумалась о своем поведении немецкая Ангела Меркель. Англичанин Дэвид Кэмерон цыкнул зубом. Разинул рот Берлускони. Франсуа Олланд, естественно, сказал: «О-ла-ла». Лукашенко подкрутил ус. Порошенко и тот скрывал за напускной строгостью неизвестно что. Нежность, что ли? Такова была сила подлинной любви, товарищи!

– Идем? – предложила-продолжила Люция Батудолаевна.

И они оба шагнули в наше общее будущее.

Светлое? Темное?

Да кто ж это знает, кроме Бога?

9 апреля – 24 августа 2016 года

Ирина Муравьева Как мой дед взял Зимний

Оле

Я пошла в первый класс. Жизнь наступила ужасная. На одном уроке учительница Вера Васильна, рыжая и огромная, с ярко начерненными бровями, ударила меня кулаком по руке, и на ней осталось большое красное пятно. На другом я тихо описалась, но звук оказался таким беспощадным, как будто скатился какой-нибудь Терек. Это было не в самый первый день, то есть не первого сентября, а может быть, пятого или шестого, но ужасная жизнь началась сразу же, как только дети сложили свои астры и георгины, завернутые в газеты, на стол посреди вестибюля. Меня оторвало от бабули, прижало лицом в чей-то круглый затылок, и, ставши вдруг частью испуганной гусеницы из маленьких ног и бантов, я взобралась на второй этаж, где очень приятно пахло масляной краской, которая напомнила то, как в начале лета красили пол на даче. Я обрадовалась этому запаху, как, наверное, какие-нибудь узники в своих крепостях радуются, если на их зарешеченное окошко вспорхнет вдруг случайная птичка.

Тогда я, впрочем, ничего не знала ни о крепостях, ни об узниках. Я, если честно признаться, мало что знала о жизни, кроме того, что есть зима, когда волокнисто вздымается снег и каждая снежинка вспыхивает под светом уличного фонаря, и есть еще лето, когда мы гуляем в лесу и рвем в нем ромашки. В моей прежней жизни тоже были, конечно, сильные переживания и громкие восторги, но меня не били кулаками по руке, и я ни разу не слышала слова «строимся». Тем более я знать не знала о том, что была революция. О царе я, правда, слышала, но только из сказок, и не успела обратить на него должного внимания, потому что женственное с самого младенчества сознание мое было целиком поглощено царицами и царевнами. Первого сентября выяснилось, что был царь, который так издевался над простыми людьми, что все эти люди собрались вместе, схватили в руки красные флаги (и ружья, конечно, схватили!) и свергли царя. Что такое «свергли», я сразу поняла: он спал на перине, и тут его «свергли».

К ноябрьским праздникам моя беспечная душа окончательно омрачилась. Каждая вспыхивающая под светом уличного фонаря снежинка покраснела, потому что в школе постоянно говорили о крови. Кровь эта, как выяснилось, бурлила буквально повсюду: солдаты проливали кровь за Родину, революционеры боролись до последней капли крови, буржуи и помещики пили кровь из народа, и все, что я по своей наивности прежде принимала за летние цветы и ягоды, было результатом все той же невиданной крови: «Не зря мы кровью нашей окрасили поля: цветет – что день, то краше – Советская земля!»