Семнадцать о Семнадцатом

Красный атаман, главком Воронов, проходил гриневской станицей, набирал войско. И Василий, испросив благословения у отца, пошел воевать. Он ведь тосковал сильно. И зачем тосковал, непонятно. Жена под боком, дочь, родители. Было что съесть и выпить. А душа не пела. Да и снилась часто барышня из Петрограда, Вета-Лизавета, запала в душу. Было раз, Василий попросил супругу свою:

– Ты бы, голубка моя, разделась донага. Помазала груди маслом. И поласкала бы меня со спины.

Молодуха вытаращила на мужа глаза:

– Ты что, казак, рехнулся? Каким маслом? Лампадным? Постным? Масло переводить? Это так тебя ласкали в твоем Петрограде блядины продажные? И ты решил жену свою законную перед Богом бесовской мерзости научить?

Василию пришлось пойти на попятную и больше про волшебные ласки не поминать. Но не думать не мог. И сны запретить. Вот ведь. Всего разок виделись. А так покорежило молодое сердце.

Воронов заметил новобранца при выезде из станицы, подъехал на своем кауром, спросил:

– Воевал, казак? Кем был на фронте?

– Воевал, атаман. Адъютантом был у хорунжего.

– Да разве положен хорунжему адъютант?

– Так-то не положен, атаман. Но наш хорунжий, как царь отрекся, стал выборным в полку. И делегатом от полка поехал на съезд в Петроград. И я при нем. А до того был как все, казаком.

– Добро, добро. А мне как раз адъютант нужен. Ты, я вижу, ловкий. Иди ко мне адъютантом.

Так стал Василий Гринев адъютантом красного атамана, главкома кубанских казачьих войск Петра Воронова. Пошли воевать, и воевали красиво. Это была новая война, нужная и веселая. Все сбывалось по слову отца, с которым тот провожал сына Василия:

– Ты, казак, иди, повоюй. Мы всегда воевали. Только воевали мы бестолково. За кого и с кем воевали? То с турками, то с немцами, то с японцами. А главный турок, он всегда был у нас внутри. Вот сейчас хорошая будет война, правильная. Чтобы провеять на ветру шелуху от зерна, чтобы самим на своей земле хозяином встать, без чужого начальства. Совсем без начальника человеку нельзя. Но российскому человеку нужен свой начальник. Вот как Ленин, если правда, что о нем говорят. А цари наши, генералы и губернаторы, они все кто? Они российскому человеку турки, еще и хуже. Иди, Василий. Храни тебя Бог.

Повоевав и отбив во все стороны белых бунтовщиков, засели в городе Пятигорске. И то было веселое время. Реквизировали вино и закуску, граммофон в штабе играл, девицы плясали. Девиц пользовали, даже тех, которые артачились. Жалобы кто-то куда-то писал. Письмо напечатали в местной советской газете. И приехал к батьке Воронову сам председатель крайкома Крайний, он же Моисей Израилевич Шнейдерман. Тогда и увидел Гринев снова свою барышню из Петрограда.

Прошло всего чуть более года, а девушку было трудно узнать. Похудела, но не отощав, а заострившись мослами. Носила кожанку и галифе и высокие сапоги. Портупея на ней была с револьвером. Приехала она в автомобиле вместе с товарищем Крайним и называли ее все товарищ Вета. Улучив минутку, Василий к ней подскочил. Она узнала, но виду не подала, шепнула одними губами: «Потом».

Ждал Василий несколько дней, пока Вета нашла его сама. Взяла в автомобиль и отвезла на свою квартиру. Отпустила шофера и сказала:

– У нас час, милый Василий. Пока Моисей Израилевич не вернулся.

Ох, не мылись, не раздевались. Бросились друг на дружку, как тоскливые собачонки. А потом лежали и курили табак. Лизавета шептала:

– Ты мне, Василий, запомнился. Полюбила я тебя. Уж и не знаю почему. Наверное, этому есть какое-то научное объяснение.

– Да и ты мне люба, Вета. Снилась ночами. Иди жить со мной!

– Так у тебя есть своя баба в станице. И детишки небось… да если бы ты и бобылем был. Зачем мне? Я вон с Моисеем Израилевичем теперь.

– Что же ты ему, жена?

– Не жена. Зачем жениться? Теперь время другое. Может, церковный брак и вовсе отменят. А за ним и гражданский. Будет свободное сожительство и кооперация людей разных полов. Или если даже и одного. Я Крайнему официальная боевая подруга. И помощник. С окладом в шестьсот рублей, между прочим.

– Вон оно как!

– Да ты не злись. Ты сам подумай. Сейчас время такое, когда можно все. Когда любой может стать верховным комиссаром или головой целой губернии, а то и Россией управлять. А ты у нас кто? Опять ординарец? Ах, извини. Адъютант, конечно. Какие твои возможности? А Крайний – он целого края начальник. И по партийной линии, и по советской. А мне это нужно, нужно, Василий, милый мой. Не чтобы шляпки и сумочки, это все вздор. А чтобы жизнь изменить. Чтобы влиять. Чтобы начать новое. Для этого нужна власть. И к тому же я – женщина. Женщины любят силу и положение.

– Так, значит, ты Крайнего любишь? Он для тебя сила и власть? А я что же, мальчишка, посыльный? Ни на что не пригоден? Разве что побаловаться разок. Э-э-э-эх!..

Гринев наспех оделся и выбежал из квартиры. И, не дожидаясь вечера, напился вдрабадан. А с утра сидел у главкома. Главком был опухший после ночных кутежей. Главком был невесел. Между Вороновым и Крайним пробежала черная кошка. Воронов жаловался своему адъютанту: