Семнадцать о Семнадцатом

– Позвольте представиться, мухомор красный! Amanita muscaria! Сезон роста – с августа по октябрь. Спрашиваете, почему мухомор? А потому что якобы замочишь меня в воде, попадут в эту воду мухи и сразу помрут. Ан нет, все – брехня! Вовсе не помрут. Только заснут часов на десять-двенадцать. Переложишь их на сухое место – и снова как новенькие.

Ленин мелко захихикал, так что шляпка затряслась, норовя свалиться. Тут кухарка швырнула в него большущий, неизвестно откуда взявшийся серп. Следом полетел молот. И тот и другой грозно просвистели по воздуху, но Ленин ловко поймал оба инструмента и, все так же хихикая, затряс ими в воздухе:

– Серп и молот – всегда молод, товарищи. Только почему «молод», а не «молоды», вот это вопрос… Софья Власьевна, душенька, я что-то проголодался, – все так же весело обратился он к хлопочущей у котла кухарке и, снова не дождавшись ответа, подошел к зрителям и, бросив со стуком серп с молотом себе под ноги, оперся о стол и сынтимничал: – Мне бы сейчас грибочков отведать. Завтра Плеханову так и напишу. Дескать, вчера объелся грибов, чувствую себя изумительно… Между прочим, мухомор красный – отличнейшее средство от гельминтов, товарищи. Проверьте сами. Паразитов и всякую кровососущую шушеру как рукой снимет…

Ленин собирался что-то добавить, но тут загремела песенка «В лесу родилась елочка, в лесу она росла». На кухню вбежали актеры, одетые зайцами, лисичками и снежинками, и окружили Ленина в хороводе. Тот зажмурился от удовольствия и ласково захлопал в ладоши. Следом вплыла Надежда Константиновна Крупская и зычно произнесла:

– Владимир Ильич очень любил детей, и детишки это чувствовали!

Кухарка, не поворачиваясь, снова задубасила половником по котлу. Актеры, изображавшие детишек, запрыгали радостно и затеснились подле Ленина. А тот принялся по очереди нагибаться, задирать им верхнюю часть костюмчиков и чмокать в животы. Получив поцелуй вождя, детишки задорно смеялись и убегали.

Оставшись наедине с Лениным и кухаркой, Крупская подошла к вождю мирового пролетариата и нежно ударила его ладонью по шляпке:

– Владимир Ильич, что это вы от меня убежали?

– Рыба моя, минога, и не думал! – возразил Ленин. – Ты была с пионерами, я не хотел отвлекать.

– Я с пионерами, а ты с Арманд!

– Селедочка, – затряс Ленин своей мухоморной шляпкой, – не будь собственницей. Ведь я же ясно объявил по поводу брачного института.

Заскучавший Бочкин встал из-за стола, чтобы пройти в следующую комнату и двинуться уже к выходу из театра, но путь ему перерезали абсолютно голые женщины. Разве что между ног и на грудях у них были приклеены плакаты «Долой стыд!». Ошалев от зрелища, Бочкин вернулся на место.

– Лучше меньше, да лучше, – слащаво пробормотал Ленин, вскочил на стол и проорал во весь голос: – В области брака и половых отношений, товарищи, близится революция, созвучная пролетарской революции! Да здравствует бунт чувственности!

Голые женщины зашушукались, зашептались и начали одновременно выкрикивать:

– Постоянное владение женщиной отменяется!

– Бывшие владельцы, то есть мужья, имеют право на внеочередное пользование женщиной!

– Распределение отчужденных женщин поручается Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!

– Граждане мужчины имеют право пользоваться женщиной не чаще четырех раз и не дольше трех часов в неделю!

– Но только при предоставлении удостоверения о принадлежности к трудовому классу!

– А также при отчислении двух процентов трудового дохода в фонд народного достояния!

– Женщины – народное достояние!

– Бывшие баре, платите за право пользования отчужденной женщиной тысячу рублей в месяц!

На кухню вбежала Коллонтай (ее имя было крупно напечатано на ленте, какие бывают у выпускников школ и свадебных свидетелей). В руках Коллонтай держала большой железный поднос со стаканами воды. Она обнесла подносом всех голых женщин, и каждая залпом осушила по стакану.

– Однополая любовь не воспрещается! – проорала самая крупная из них, с некрасивым родимым пятном на мясистом пупке.

На этих словах раздался утробный вопль кухарки. Бочкин вздрогнул, нашел глазами кухарку и увидал, как та нагибается к бурлящему котлу и вытаскивает оттуда гигантского живого краба. Голые женщины завизжали и бросились врассыпную, Бочкин тоже метнулся к выходу вместе с прочими полумасками. Краб шмякнулся на пол и как будто пополз за ними, елозя мокрыми клешнями по полу. Крупской и Коллонтай не было видно, а Ленин все так же приплясывал на столе, сгибаясь от хохота:

– Я меньше всего – мрачный аскет, товарищи. Но это уж какой-то буржуазный дом терпимости!

– Краб! Краб! – все еще слышались визгливые голоса разбегавшихся голых женщин.

Бочкин выскочил в гулкий коридор вслед за остальными полумасками. «Наверняка он ненастоящий», – подумал Бочкин о крабе. Вдруг вспомнилось, что у крабов – глаза на затылке и они способны смотреть сразу во всех направлениях. «Это все-таки краб-паук. Такие длинные клешни…» Не додумав эту мысль, Бочкин оказался на широкой площадке. Сверху, с потолка, на зрителей и актеров сыпалось нечто, похожее на мокрый снег.

* * *