Семён

Пока он спал, дети связывали его, чтобы после поместить в мусорку. Иногда головой вниз – самая частая причина его обмороков.

Хотя его кровать в какой-то момент перестала отличаться от той же мусорки. Несколько полумертвых пчёл, ос, мух, фантиков и очень много паутины. Воспитательница сказала, что он мог заснуть и так, но я отказываюсь в это верить.

Записки с гадостями и драки были в его жизни постоянно, поэтому, однажды, он не выдержал и сделал то, из-за чего приюту захотелось побыстрее от него избавиться».

Он убил тех детей.

Пояснение Семёну не требовалось. Он сам всё вспомнил.

Как каждый день молился, что для очередного удара у отца не будет ничего тяжёлого под рукой. Как слёзы матери сначала вызвали жалость, потом раздражение. Как ему было стыдно за это чувство, когда она умерла. Как он мечтал узнать, какого засыпать без страха оказаться в мусорном ведре или под роем огромных насекомых. Как школьные тетради никогда не были подписаны его настоящим именем – лишь оскорбления украшали обложку.

Как воспитательница приказала помалкивать, не привлекая к себе лишнего внимания. Он её послушался. Перестал молчать – начал действовать.

Семён закрыл глаза, надеясь, что так он поставит действительность на паузу и даст бесконечной буре из мыслей успокоиться. Она не успокаивалась.

«Память прекрати, память прекрати, память хватит. Воспоминания не нужны, не нужны они мне были», – бессмысленная мантра пыталась остановить поток восстановившихся фрагментов памяти.

Он вспомнил лицо каждого, кого сначала привязал к изголовью кровати, чтобы никто не вырвался, а после зарезал огромном кухонным ножом.

Первый убитый был главным зачинщиком – первое оскорбление, первый удар, первый ужасный розыгрыш были получены от него – он действительно заслуживал быть первым. Второй был другом первого, стал издеваться за компанию, скорее, просто чтобы произвести впечатление на друга, Семён точно не знал, но его удары были больнее остальных. Третий придумал эту идею с мусоркой. Четвертый с насекомыми. Пятый был ответственным за жвачки и кнопки на стуле у Семёна. Шестой ничего не делал – просто молчал. Седьмой больше всех любил подкладывать записки с оскорблениями. Восьмой пачкал одежду Семёна в грязи. Девятый писал в школьном дневнике Сёмы гадости, чтобы потом учитель оставлял его после уроков. Десятый любил купать голову Семёна в унитазе. Одиннадцатый воровал у Сёмы. Двенадцатый крал за компанию с одиннадцатым. Тринадцатый придумал идею продавать украденные одиннадцатым и двенадцатым вещи. Четырнадцатый идею тринадцатого реализовал. Пятнадцатый чаще всего эти вещи покупал. Шестнадцатый подсыпал в еду и чай Семёну насекомых. Семнадцатый чуть не сломал Семёну руку. Окончательно ее добил восемнадцатый. Девятнадцатый был достаточно убедительным, чтобы доказать медсестре, что сломал себе её сам Семён. Двадцатый покалечил не Семёна, а двадцать первого. Двадцать первый сказал, что это сделал Семён. Двадцать второй громче всех смеялся, когда Сёма не выдерживал и плакал. Двадцать третий исписал тумбочку Семёна гадостями и странными, иногда жуткими рисунками. Двадцать четвертый любил во время тихого часа рисовать на лице Семёна. Двадцать пятый почти все издевательства фотографировал. Двадцать шестой записывал всё в своей книге «Семён», фантазией не отличался, поэтому так и назвал чтиво. Двадцать седьмой подкладывал к насекомым фантики. Двадцать восьмой распространял ужасные об и без того униженном Семёне слухи. Двадцать девятый сжёг любимую футболку Семёна. Тридцатый был когда-то Сёме другом.

Последней жертвой была воспитательница. Как раз та, что сказала молчать. И судя по её предсмертной гримасе, Семён опять сделал что-то не так.

Он и в самом деле убил всех этих людей. Отнял у них детство. Отнял жизнь.

Груз ответственности усиленно давил на мозг. Семён не знал, откуда ему взяться у такого монстра.

«Тебя же так любят!» – слабый голос надежды звучал в голове. И даже этой искорки Сёме хватило.

Родители его принимают таким, какой он есть, именно поэтому он обязан дочитать этот дневник, чтобы лучше их понимать и, возможно, впоследствии посвятить этим благородным людям всю свою жизнь. Смотреть в глаза кому-то другому ему явно уже не по силам. Стыдно перед всеми, кто не знает, что на самом деле он – чудовище.

«Дорогой дневник, огромная сумма (не могу её написать – рука дрожать начинает), которую нам присылают за содержание мальчика, помогает на…»

Дальше читать нет смысла.

«На содержание монстра нужны большие деньги, это да», – надежда исчезла. Исчезло всё.

Прежняя семья, прежние проблемы, прежние радости исчезают, с каждой секундой они казались всё менее значимыми.

На самом деле он и им не нужен. И их он пугает. Они были бы ради избавиться от него. На совсем. Навсегда. В этом Семён был уверен.

Снизу послышался голос отца, или как его сейчас лучше назвать? Николая? Коли? Мужа мамы? Мужа Светланы? Супруга Светы?

Кто ему все эти люди?

– Ты чего там торчишь! – ещё недавно такой родной голос теперь звучал незнакомо.

– Да так, память себе возвращал, – шёпотом ответил Семён.