Семибоярщина

Затаил злобу Цыплятев и обрадовался подвернувшемуся случаю выместить зло. Вечером 18 августа, когда уже все спали, пришел он с дьяком и стрельцами к Матвею Парменычу, но тот не велел их пускать. Те чуть двери не выломали. Делать было нечего, пустили. И показал Цыплятев приказ князя Федора Ивановича Мстиславского и верховодчика Федьки Андронова, которые велели схватить Матвея Парменыча и отдать за приставы[15] Увели старика, не глядя на ночь, а с Феодосией Панкратьевной от страха случился припадок. Еле водой ее отлили. На другой день, правда, Матвея Парменыча освободили (Цыплятев овечкой прикинулся, хвалился, будто его стараниями дело к благополучию повернулось), да здоровье уже не вернулось к старой боярыне. Пристал «френьчуг» после тряща-огневица[16] И молебны каждый день служили у мощей чудотворцев — святых Ионы, Петра и Филиппа, и, грешным делом, без ведома Матвея Парменыча к помощи баб ведуний-зелейщиц прибегали (сам благочестивый боярин их гнушался). Всякие средства испытали знахарки: писали на яблоке эллинские имена семи простоволосых девиц-трясовиц, выходящих из огненного столба, — Лилии, Хортории, Зыгреи, Невеи, Тухии, Нешии, Жыднеи [17], клали его в церкви, а после давали есть больной; совали они под подушки Феодосии Панкратьевны наговоренные наюзы-узлы[18]; бросали в ковш с водой три угля и внушали воде обмыть с болящей хитки-притки, уроки-призоры, скорби-болезни, щикоты, ломоты, злу-худобу и понести их за сосновый лес, за осиновый тын[19]; давали в пище траву-излюдин, что растет по старым росчистям ростом в пядь, собой мохната и листочки мохнаты[20]; окуривали и терли по лицу травой ероей[21] — ничто не помогало, больной становилось все хуже. Наконец, старый слуга Матвея Парменыча Мойсей, по прозвищу Кудекуша, нашел какого-то иноземного лекаря, приехавшего в Москву из Польши с самозванкой Мариной. Лекарь тот был не то латинской, но то лютеранской веры Поэтому Матвей Парменыч, считая грехом звать в дом иноверца, долго не решался послушать совета Мойсея, хотя про то лечение рассказывали чудеса. Как человек строго благочестивый, Матвей Парменыч вообще-то считал грехом прибегать в болезни к чьей бы то ни было целительной помощи, кроме помощи Всевышнего, обретаемой в молитве, и в виде исключения допускал еще обращение к травникам — православным самоучкам-лекарям. Однако, когда все испытанные средства оказались тщетными, Матвей Парменыч на этот раз решил принять грех на душу, сломил упорство и разрешил Мойсею привести лекаря-иноземца. Но с запущенной болезнью нельзя было уже справиться — лекарь только развел руками и лечить больную наотрез отказался.

Феодосия Панкратьевна, предчувствуя смерть, не боялась ее, но страдала душой за Матвея Парменыча и за детей — восемнадцатилетнюю Наташу и сына Петра, отражавшего в числе защитников далекого Смоленска осаду короля Сигизмунда. Страшно было Феодосии Панкратьевне за участь близких сердцу ее людей в эти тревожные, смутные для государства дни. Если бы естественная смерть их ждала — что ж, все люди смертные, помереть рано ли, поздно ли придется!.. Но она боялась для них горшей участи: преследований злых людей и в особенности мстительного боярина Цыплятева, пыток, казней. Поэтому, сама глубоко благочестивая, она тем не менее позволяла испытывать над собой всевозможные способы грешного знахарского лечения. Когда же все оказалось бессильным, старая боярыня положилась на волю Божью, исповедалась, причастилась, благословила по очереди всех домашних, и в том числе любимицу Наташу, помутившуюся от горя рассудком, облеклась, по тогдашнему обычаю, за день до смерти в иноческую одежду, приняла святую схиму и праведно скончалась, нареченная во схиме инокиней Феофанией.

Вот почему гроб ее, согласно обычаю, несли теперь шесть монахинь. Новопреставленную инокиню Феофанию следовало бы и похоронить в женском монастыре; Матвей Парменыч и хотел предать прах ее земле в одной из женских иногородних обителей, да раздумал: ввиду неспокойного времени страшно было идти за черту города. Врагов и опасностей Матвей Парменыч вообще не боялся. Но он знал, что поляки его ненавидят и могут воспользоваться случаем, чтобы учинить какую-нибудь пакость, наглумиться над похоронной процессией, оскорбить непристойной выходкой память покойной боярыни. Поэтому он решил похоронить Феодосию Панкратьевну в ограде чтимой им церкви Меркурия Смоленского, настоятель которой, отец Александр, был духовником, советником и давним другом его семьи. Здесь же он еще раньше распорядился похоронить и себя, выразив свою волю в духовном завещании.