Семибоярщина

А спустя сутки этим местом бешено скакал Ходзевич, а еще через неделю проезжали тут же Маремьяниха с Силантием, и никому в голову не приходила мысль, что они ступали по следам Ольги и ее подруги.

Глава XV Без защиты

День за днем, с остановками на ночь, трусили по пустынным дорогам Силантий и Маремьяниха, держа дальний путь из Калуги к Смоленску.

«Светы мои, батюшки, — рассказывала много времени спустя старая Маремьяниха об этом путешествии. — Уж чего-чего мы не навидались за этот путь. Поехали это утречком, трух да трух! Мой Мякинный, будто заправдашний воин, на коне трясется, а меня-то всю в таратайке трясет. Страх! Только лес пред нами. Мы лесом. Дорожка по нем тянется, и вдруг, мои милые, на земле убитые лежат. Четыре человека, и на одном конь дохлый. Лежат это они с рассеченными головами, у одного глаза нет, а голова целая. И все-то ободранные лежат, в чем мать родила. Кровищи этой кругом! Запах такой идет, упаси Боже! Мякинный говорит, бой был. А лежали-то, милые мои, наши, русские. Помолилась я об их душеньках и говорю: «Гони, Мякинный!» Поскакали мы беда как скоро. Ехали потом, ехали, к вечеру только из леса выбрались, чуть на дороге в болоте не увязли!.. Выехали, а навстречу — поляки. Стала я молиться Николаю Угоднику: «Пронеси!» Больше за своего воина боялась: такой он у меня горячий, а тут и меч у него на боку! Одначе пронесло. Окружили нас поляки, порасспросили, посмеялись. Один говорит мне: «Эх, кабы мы лет сто назад с тобой встретились!» Я плюнула, а они засмеялись и поскакали в сторону.

К ночи монастырек увидели. Маленький такой. Стоит церковка, службы раскинуты, и кругом стена, да только разломанная. «Остановимся, — говорю, — здеся, во святой обители то есть». Подъехали, ан ворота-то с петель сброшены и на земле лежат. Образок-то, что в воротах, словно на небо смотрит. Жуть меня взяла. Мякинный кричал это, кричал, никто не откликается. Тут он пошел по кельям стучать. Да стучать вовсе не надо было. Как в дверь стукнет, она и растворится. Он меня позвал. «Надо полагать, — говорит, — что здесь побывали поляки или казаки». Я сошла с таратайки, Силантий коня привязал, и пошли мы. Вошли в одну келью, а там как есть разгром — лампада разбита, и на одной цепочке качается обручик от нее; образа на полу валяются, а один надвое расколотый. Стала я поднимать образа. В уголку на столике сложила. Пошли по другим кельям, и везде, почитай, то же. Монастырь-то женский. Только обошли мы, почитай, все кельи, зашли в одну, а там на полу, крестом растянувшись, лежит монашенка. Волосы седые, растрепанные. Лампадка на нее чуть светит. Мы окликнули, и как она вскочит, да в угол от нас «Будьте вы прокляты!» — кричит. Я к ней. «Мы, — говорю, — православные». Силантий креститься зачал. Тут она успокоилась.

Силантий в сарайчик пошел, съедобного достал; зажгли мы сальничек и начали в той келье трапезовать. И поведала нам монахиня такое, что и еда в ум не пошла. В монастыре ихнем восемнадцать монахинь было, да пять послушниц, да старый священник. Служили это они раз утреню, и вдруг на них полячье нагрянуло. Монахини по кельям, которые успели, разбежались, а те и начали хозяйничать. Сперва грабить хотели, а монастырь-то бедный, они и обозлились. Священника убили, мать игуменью тоже, потом по кельям бросились. Сначала на послушниц (помоложе они-то), а там и на монахинь. Ворвутся в келью и волоком тащат оттуда монахиню и прямо в церковь. Там разложили образа вроде столов как бы, все свечи зажгли и бражничали. Одних монахинь тут же, на образа, потом с собой спать уложили, а старых во время пьянства плясать заставили. Ту, которая сидела с нами, тоже плясать заставили. Вот она и отмаливала свой грех смертный. Другие-то кто куда убег.

Ну, погоревали мы с нею, поплакали. Я ей про наше горе поведала, а наутро и снова в путь. Пред дорогой в церковь зашли. И, Господи, что за разорение!

А по дороге новая беда. Вышли из-за горки оборванные бабы с детьми и голосить стали. Опять те же поляки были, деревню сожгли, баб осиротили, и вот они с голода мрут. Мужики ушли полякам вредить. Роздали мы тогда весь запас и дальше поехали. Вдруг поляки на нас! «Кто вы? Куда? Зачем?» Мы свое, а они: «Врете! Зачем, — говорят, — мужичью помогали? Заглядчики вы… Повесить!» Обмерла я от страха. А они у Силантия меч отняли, с коня сняли и руки назад закрутили. Потащили нас куда-то на сторону. Трещат все по-своему, а я все молитвы читаю: «Пронеси, Господи!» И пронес! Потащили они нас через речушку, перелесочком; вдруг как запалят со всех сторон, да люди из леса с саблями. Поляки драться поначалу, а потом закричали: «Шиши, шиши!» — да в разные стороны кто куда.