СЕМЬЯ И КАК В НЕЙ УЦЕЛЕТЬ

Робин. Верно. А чем «безопаснее» чувства, тем меньше нужды в их проекции. Значит, ребенок начинает «владеть» ими, держать их в себе. Это, в свою очередь, значит, что чувства увязываются, лучше уравновешивают одно другое и, следовательно, утрачивают крайнюю болезненную остроту. Раз чувства менее болезненны ─ меньше необходимости их отвергать и ставить «границы» так, чтобы их вытолкнуть. Склонность к паранойе снижается.

Джон. Любопытно. Значит, те родители, которые считают, что детей надо ограждать от традиционного сказочного злодейства, неверно ориентируют своих чад, заставляют их думать, что в сказках есть что-то, чего боятся даже родители.

Робин. Именно. Когда ко мне приходит семья и родители настроены возвести в своем доме заслон от подобных детских сказок, я знаю, что увижу запуганного ребенка. Такие сказки помогают ребенку справиться с собственным младенческим буйством чувств ─ при условии, что родители любяще ободряют его и сами не пугаются яростных вспышек ненависти у ребенка.

Джон. Подводим итог. На ранней ступени развития ребенок не способен увязывать, уравновешивать свои эмоции и некоторые его очень страшат. Ребенок их проецирует вовне, от чего чувствует себя лучше. Взамен внешний мир делается страшнее.

Робин. Совершенно верно. И, разумеется, эмоциональная поддержка, забота на этом этапе уменьшит остроту боли, ярость и отчаяние у ребенка. Тогда ему незачем притворяться, что эти эмоции вне его, они станут в достаточной мере для него управляемыми, и он опять «присвоит» их, овладеет ими. А значит ─ сможет правильно очертить свои «границы».

Джон. И продолжит успешно «наносить» мир на свою мысленную карту. О'кей. Ну, а что произойдет, если ребенок не получит требуемой поддержки?

Робин. Он задержится в своем развитии, застрянет, в определенном смысле, на этой ступени.

Джон. Вы хотите сказать, будет и дальше проецировать «плохие» эмоции? Кстати, эти «плохие» ─ всегда злость, всегда ненависть?

Робин. Как раз со злостью и ненавистью ребенку справиться труднее всего. Для человека, перешагнувшего детский возраст, но по сути застрявшего на этой ступени, любые эмоции будут болезненными, любыми овладеть будет страшно: влечением к противоположному полу, завистью, ревностью, грустью...

Джон. И любые будут проецироваться вовне на окружающий мир, который, следовательно, превращается во «вражеский лагерь». Так, ну и какое отношение все это имеет к параноику, то есть к человеку с манией преследования?

Робин. Такой человек ─ с клиническим случаем паранойи ─ до крайней степени отстал в развитии, задержавшись на описываемой ранней ступени. Но, я думаю, все мы время от времени чуточку параноики.

Джон. Ну, не согласись я с Вами, будет казаться, что я задет ─ какое тогда нужно еще доказательство моей паранойи! Лучше-ка я соглашусь.

Робин. Но я только хочу сказать, что почти каждый временами ведет себя, как параноик, то есть очень мало тех, кто совершенно разделался с этой ступенью. Разве Вы, к примеру, никогда не перекладывали вину на других за то, в чем отчасти сами были виноваты?

Джон. Это не вполне здравое поведение! И нормальное...

Робин. И параноидное.

Джон. Почему параноидное?

Робин. Ну, при любом столкновении, в любом споре, пускай и безобиднейшем, если Вы становитесь в позу невинного ─ «хорошего» ─ и пробуете всю вину переложить на другого ─ «плохого»,─ Вы обнаруживаете параноидное поведение. Показательно, что Вы схватились за слово «здравый», ведь параноидный образ действий позволяет Вам почувствовать себя «лучше».

Джон. Лучше ─ в нравственном смысле?

Робин. В любом. Если вы считаете себя правым, все очень просто: виноват другой, а вы, конечно, ощущаете себя морально выше, кроме того, не испытываете неудобства, причиняемого человеку чувством вины. Так и ребенок поступает ─ помните? Чтобы чувствовать себя лучше.

Джон. Но со стороны вы кажетесь хуже, потому что не способны проникнуться еще чьей-то точкой зрения, признать свои ошибки, предпочесть компромисс.

Робин. Верно.

Джон. Знаете, я замечал, что когда веду машину, то очень раздражаюсь, если другие водители вовремя не сигналят о повороте, но если я не просигналю и кто-то начнет гудеть мне в спину, я ловлю себя на мысли: я же прав ─ зачем сигналить, тут же и дураку понятно, что я буду сворачивать! Отдает паранойей ─ да?

Робин. Да. Но это, конечно, вовсе не значит, что Ваш случай ─ клинический, ведь Вы, поймав себя на «параноидной» мысли, через пять минут откажетесь принимать ее всерьез и без усилий восстановите для себя реальную картину происходящего. Хотя подобное поведение все-таки параноидное.

Джон. А если я, пребольно ударившись ногой о кофейный столик, разозлюсь,─ это значит, я не желаю признать, что сам оплошал, и виню столик?

Робин. Верно, это еще пример. Да просто вспомните Вашего Бэзила Фолти^{1}, который винит всех направо и налево, поражаясь всеобщей глупости и непредусмотрительности, себя же считает образцом добродетели.