Семейные тайны

— Вы правы, так и было, — признал князь. — Я сообщил о вымогательстве Татьяне, и она устроила мне встречу с Ломской.

— Про комнату, что Бабуров снимал в доме Саларьева, знал муж Ломской, значит, могла знать и сама Ломская. Про второго вымогателя знал доктор Ломский, а вот супруга его могла и не знать, потому не узнали и вы, — закончил я про Ломскую.

— А что с этим вторым? — встревожился князь.

— Он совершил убийство и за это его будут судить. За соучастие в вымогательстве тоже, но про Александру он будет молчать, — поспешил я успокоить Бельского.

— Будет ли? — без особого доверия спросил князь.

— Будет, — опустив подробности, пообещал я. — Мне же тоже никакого резона нет имя Бельских прилюдно полоскать.

— Что же, Алексей Филиппович, — лёгким кивком князь обозначил понимание, — я вам очень благодарен за такое участие. У меня остался один лишь вопрос: для чего вы со всем этим пришли ко мне?

...Вопрос этот мне уже задавали вчера. Я тогда выдержал настоящую битву с отцом, матушкой, дядей и братом, дружно пытавшимися заставить меня вообще забыть об этом и оставить будущего тестя в покое. Обсуждение вышло до крайности бурным — мне поставили в вину, что я чрезмерно увлечён Лидией, что утехи с нею ставлю выше интересов семьи и рода, и даже пригрозили запереть меня в доме, чтобы я не пошёл к Шаболдину. Я возразил, напомнив, что к Шаболдину мне идти не с чем, и всё, что у меня есть, это только мои умозаключения, на что отец проворчал, что уж к моим-то словам Шаболдин прислушается, а дядя потребовал эти самые умозаключения сей же час огласить.

— И ты говоришь, тебе не с чем идти к Шаболдину? — недоверчиво хмыкнул дядя, когда я огласил. — А как ты с этим пойдёшь к князю Бельскому?

— А с князем проще будет, — усмехнулся я. — Он-то, в отличие от Бориса Григорьевича, знает, что так оно и было.

— Но зачем, Алексей?! — тяжело вздохнул отец. — Зачем тебе с этим идти к князю?

— Именно затем, что он мне без пяти минут тесть, — ответил я. — Между своими таких недоговорённостей быть не должно.

— А ведь Алёшка прав, — первым сдался брат. — Среди своих можно о многом молчать, но не о таком.

Потихоньку и остальные родственники начали сдавать позиции. В конце концов идти к князю мне дозволили, взяв с меня слово, что я пойду только к нему, а не к Шаболдину. Что ж, в моём положении и того было достаточно, но князю знать об этом не стоит...

— А к кому ещё? — от воспоминаний я вернулся к беседе с князем. — К губным идти мне запретили родные, да с этим я бы к ним и сам не пошёл. К вдове Бабурова? И что я ей скажу? Что знаю, кто убил её мужа, но ничего с этим поделать не могу?

— То есть вы, Алексей Филиппович, хотите, чтобы я сам решил, что со всем этим делать? — князь понял меня правильно.

— Именно, Дмитрий Сергеевич, — подтвердил я. — Я понимаю, вы защищали честь и интересы семьи, а также доброе имя Татьяны Луговой. Но убийство остаётся убийством. Здесь не война и не Кавказ, здесь жизнь человека, даже такого как Бабуров, чего-то стоит.

— Знаете, Алексей Филиппович, — князь Бельский немного помолчал, кивнул каким-то своим мыслям и продолжил: — Я и сам о том думал. Странно, да? На Кавказе под сотню врагов убил, и ничего, а тут одного и до сих пор не по себе как-то...

Так, значит про полторы сотни лично зарезанных князем — это армейские сказки. Впрочем, следовало ожидать, молва, она такая...

— Было дело, пришло мне на ум, как со всем этим поступить, — князь улыбнулся, но так, одними губами, взгляд оставался серьёзным, — но всё никак не решался. Но раз уж вы всё знаете, я, пожалуй, так и сделаю, пока кто-то ещё не узнал.

— И что же это, Дмитрий Сергеевич? — не понял я.

— Царский суд, — ответил князь и, видя, что я не понимаю, пояснил: — Как князь, я вправе потребовать суда у самого государя.

— Царский суд? — удивился я. — Разве такое ещё бывает? Это же совсем старина какая-то!

— Да, последний раз царь судил князя Мещерского в одна тысяча шестьсот седьмом году, — подтвердил князь.

Историю эту я помнил из гимназического курса. Князь Мещерский после мятежа Шуйского бежал в Польшу, но потом вернулся и потребовал царского суда. Царь Владимир Десятый тогда Мещерского простил, вменив ему, однако, во искупление измены поставить на свой счёт крепость на Тереке. Но никаких более поздних случаев такого суда я припомнить не мог, да сам же князь и говорит, что это был последний.

— Однако же никакой отмены этого права с тех пор не последовало, — продолжал князь. — А раз так, то я обращусь к государю Фёдору Васильевичу. Вас, Алексей Филиппович, такое удовлетворит?

— Вполне, Дмитрий Сергеевич, — я встал и поклонился. Да, пожалуй, ничего лучше тут и придумать нельзя. Хотя нет, кое-что общую благостную картину не то чтобы портило, но испортить могло...

— А как же тогда быть с тайной происхождения Александры? — спросил я.